Город под кожей

– Довольно топорная работа, – заметила Мэрилин.

– Ты о фотографиях?

– О татуировке. А точнее – о карте.

– Да. Хотя, в целом, чем топорнее карта, тем яснее намерения татуировщика.

Ему показалось, что фраза получилась излишне напыщенной. Она была верна по сути, однако Зак вложил в нее неподходящую к случаю серьезность. Он строил из себя ученое светило, пускающее пыль в глаза барышне, пытался казаться бывалым, умудренным опытом мужчиной.

– Могу немного ее улучшить, – предложила Мэрилин.

Она поиграла с изображением женской спины, увеличила резкость, отрегулировала яркость и контраст, освещенность и тень, интервалы тональностей. Картинка сделалась четче, но не потеряла своей загадочности. Посредине спины, с обеих сторон от позвоночника тянулись две неровные, грубо выколотые линии. Одна – красная – напоминала обозначение шоссе. Вторая – черная, с насечками – походила на железнодорожную ветку. Еще две синие, лениво извивающиеся, горизонтальные линии поперек лопаток могли изображать берега реки или канала. По всей спине были разбросаны квадраты и прямо-угольники, которые можно принять за постройки, но с таким же успехом – за что-то иное. Пунктирные и зигзагообразные линии могли указывать – или не указывать – маршрут либо направление.

– Что тут вообще нарисовано? – спросила Мэрилин. – Думаешь, карта настоящая?

– Все карты настоящие, – изрек Зак, надеясь, что вышло не слишком занудно.

– Но что она отображает? Реальное место или чью-то фантазию? Она куда-нибудь ведет? Или это чистая декорация? Может, она вообще ни на что не годна.

– Любая карта для чего-нибудь годна. Главное – выяснить, для чего ее делали. Может статься, что найти того, для кого она предназначалась, окажется задачкой потруднее.

Девушка задумчиво кивнула. Слова Зака, по-видимому, произвели на нее впечатление. Он остался доволен.

– А это что за штуковина? – спросила Мэрилин, указав на небольшой кружок на бугорке рядом с копчиком. Изображение в этой части снимка было нечетким, но Заку помогли его познания.

– Роза ветров. Такие рисуют в уголке географической или навигационной карты, чтобы указать стороны света – север, юг, восток, запад, а иногда и промежуточные румбы⁶. В таком месте выкололи – больно, наверное…

– Откуда ты все это знаешь?

– Их называли розами, потому что часто богато украшали. Самую первую начертил португальский картограф шестнадцатого века Педру Рейнел. Розы ветров – потому что древние картографы не отделяли стороны света от направлений, откуда дул ветер.

– Разбираешься.

– Теперь ты рада, что снова сюда пришла?

– Сказать, что рада, было бы преувеличением, – заметила девушка, осторожно трогая припухший глаз.

– И разумеется, – понесло Зака, – первые розы не показывали разницу между магнитным и истинным севером. Ее называют отклонением. Я мог бы еще долго говорить.

– Охотно верю.

Новая приятельница выслушивала картографические излияния Зака вроде бы с интересом.

– У нас у обоих будет по «фонарю», – сказала она наконец. – Люди подумают, что мы тут боксом занимались.

– Ну-у… они подумают, что победила ты. Мой «фонарь» будет похлеще твоего.

– Надо бы где-то взять льда.

– Странное дело. В местах, где продается лед, всегда водится выпивка.

– Ты намекаешь на некую грязную забегаловку, куда ходят зализывать раны картографы?

– Я редко общаюсь с картографами, – признался Зак. – Но грязная забегаловка, куда я хожу зализывать раны, существует.

– Тоже сойдет.

11. Плазма

Вроблески не любил сидеть без движения, пока его просвещают, развлекают или ублажают; он воспринимал пассивность как истинное мучение. Поэтому купил себе самый здоровенный телевизор, какой только смог найти, – панорамный, высокой четкости, со всеми при-, под- и надбамбасами, настенного типа – стену пришлось дополнительно укреплять. Если показывали что-либо достойное внимания, можно было смотреть из любой точки комнаты.

На экране в безобразно-стильных, однотонных, неудобных креслах сидели две женщины и один мужчина. За их спиной на электронном заднике сменяли друг друга изображения города «до» и «после». Одна из женщин вела передачу; молодая, чересчур серьезная, но дружелюбная, она явно не собиралась ставить собеседников в неловкое положение. Вторую женщину Вроблески знал, как знали ее все обитатели города. Это была мэр, Маргарет Гундерсон, или сокращенно Мег, грузная, грозного вида бабища со внешностью вышибалы, поднявшаяся наверх из транспортных профсоюзов и лишь немного умерившая свой норов за несколько лет, проведенных в городской политике. Ее долго натаскивали, как общаться с медиа, когда и как улыбаться, учили говорить медленно, излучать неподдельный шарм, однако видок у нее по-прежнему был как у портового грузчика.

Мужчина – на взгляд Вроблески, жалкий, возомнивший о себе клоун – вероятно, был чем-то временно полезен Мег Гундерсон. Ведущая представила его как Марко Брандта, члена специальной комиссии по реконструкции городского центра при мэре и «футуролога, специализирующегося по вопросам теоретического урбанизма». Вроблески перестал слушать, прежде чем успели объяснить, что это за хрень.