Город поэта

О музах, или каменах, — богинях-покровительницах искусств в Древней Греции — профессор Кошанский рассказывал: «В начале их полагали только три; но, по общему народному преданию, считают их девять, как-то: Клио — муза истории; Калиопа — эпической поэзии; Мельпомена — трагедии; Талия — комедии; Эрато — танцев и музыки; Эвтерпа — игры на флейте; Терпсихора — цитре[17]; Полигимния — пения и Урания — астрономии».

Пушкин в своих стихах не однажды обращался к каменам, или музам, но его собственная муза мало походила на древнегреческих богинь. Та, что являлась ему в детстве, была похожа на няню Арину Родионовну и бабушку Марию Алексеевну, а нынешняя удивительно напоминала Бакунину, «милую Бакунину»…

Наперсница волшебной старины,Друг вымыслов игривых и печальных,Тебя я знал во дни моей весны,Во дни утех и снов первоначальных.Я ждал тебя; в вечерней тишинеЯвлялась ты весёлою старушкой,И надо мной сидела в шушуне,В больших очках и с резвою гремушкой.Ты, детскую качая колыбель,Мой юный слух напевами пленила

И меж пелён оставила свирель,Которую сама заворожила.Младенчество прошло, как лёгкий сон.Ты отрока беспечного любила,Средь важных муз тебя лишь помнил он,И ты его тихонько посетила;Но тот ли был твой образ, твой убор?Как мило ты, как быстро изменилась!Каким огнём улыбка оживилась!Каким огнём блеснул приветный взор!Покров, клубясь волною непослушной,Чуть осенял твой стан полувоздушный;

Вся в локонах, обвитая венком,Прелестницы глава благоухала…

Она бывала весёлой и беспечной, задумчивой и грустной, его юная муза. Той осенью она навевала ему элегически унылые стихи. Любовь к Бакуниной всё ещё жила в его сердце. И, просыпаясь поутру в своей лицейской келье, он с грустью думал о том, что кончились мимолётные встречи, доставлявшие ему отраду и мученье, что напрасно он будет бродить по опустевшему царскосельскому парку, ища её следов…

С небес уже скатилась ночи тень,Взошла заря, блистает бледный день,А вкруг меня глухое запустенье…Уж нет её… Я был у берегов,Где милая ходила в вечер ясный;На берегу, на зелени луговЯ не нашёл чуть видимых следов,Оставленных ногой её прекрасной.Задумчиво бродя в глуши лесов,

Произносил я имя несравненной;Я звал её — и глас уединенныйПустых долин позвал её вдали.К ручью пришёл, мечтами привлеченный;Его струи медлительно текли,Не трепетал в них образ незабвенный,Уж нет её!.. До сладостной весныПростился я с блаженством и с душою.Уж осени холодною рукоюГлавы берёз и лип обнажены,Она шумит в дубравах опустелых;Там день и ночь кружится жёлтый лист,

Стоит туман на волнах охладелых,И слышится мгновенный ветра свист.Поля, холмы, знакомые дубравы!Хранители священной тишины!Свидетели моей тоски, забавы!Забыты вы… до сладостной весны!

С приходом осени оживилась и резвая муза Дельвига. Он вновь писал о любви, о дружбе, о простой и мирной доле беспечного поэта:

Вот бедный Дельвиг здесь живёт,Не знаем суетою,Бренчит на лире — и поётС подругою мечтою…

Дельвиг, «ленивец сонный» Дельвиг, над стихами которого вначале потешались, стал вторым после Пушкина лицейским поэтом. Его стихи печатались в журналах, переписывались в лицейские сборники. С его вкусом и мнением товарищи считались. Недаром на журнале «Лицейский мудрец» стояла надпись: «Печатать позволяется. Цензор барон Дельвиг».