Город спит, просыпается магия

– А ты прямо царица полей! Ледовых, – в борт вдарила, оказывается, увесистая сумочка. К сумочке прилагалась дама.

Кузьма посмотрел на неё неприязненно. Не молодая, но яркая; в теле, но не расползлась. И от неё шёл жар. Кузьма отодвинулся.

Она разглядывала его в ответ.

– А ты ничего, в форме, – кивнула она одобрительно. – Как и ожидалось.

– Спасибо зарядке, – ответил он неуверенно, гадая, кто она такая.

– Ой, и шуточки прежние!

– Это тоже, говорят, тренируется, – пробубнил он, втягивая голову в плечи и собираясь потихоньку улизнуть.

– Так, Боренька, не зли меня, я по делу. – Она оперлась о борт, мелькнула ключица в вороте распахнувшейся шубки.

Эту ключицу Кузьма помнил.

Тогда он тоже подарил шубу. Кажется, это была первая синяя шуба. Ни соболь, ни норка… Именно тогда, лет двадцать…

– Двадцать четыре, – помогла она – он всё это вспоминал вслух.

* * *

Настя была красива, упорна и активна.

Попавшись в будто бы расставленные (а на самом деле, нет) сети Кузьмы, она не давала ему прохода. В те годы, в середине восьмидесятых, он в промежутках между настоящими горами, ледовыми дворцами Москвы и Ленинграда – Медео тогда он уже забросил – подвизался в Подмосковном Парамонове. Там, где зародилась советская школа горных лыж, и сейчас тренировали молодёжь.

Самому Жирову, лучшему горнолыжнику Союза, Кузьма готовил здесь когда-то снег. Но главной изюминкой Парамонова, помимо бугельных подъёмников и крутых склонов, была санно-бобслейная трасса. Собранный вручную из досок сибирской лиственницы жёлоб заливали в морозы буквально из лейки – тут уж без Кузьмы было не обойтись.

Настя Чернова со своей неуёмной энергией была хороша и на санях, и на горных лыжах. Ей не хватало мастерства и техники, но зато у неё было безграничное упорство.

А когда Кузьма ей под полозья сыпанул своего морозца, мастерство стало искусством, и её вызвали в сборную. Он подарил ей шубу, а в домике турбазы, где жили спортсмены, попивал пиво и откровенничал. Март получился неожиданно тёплым, текло с начала месяца, и Кузьма бухтел о наболевшем:

– Да уже в Лейк-Плэсиде ненастоящего снега насыпали. А ты что думаешь, я с Медео свалил? Какой там был хрусталь… А теперь хрустя

эта, как везде. Тьфу! А в США-то, в восьмидесятом назвали «Чудо на льду» их студентиков-хоккеистов, которые наших чикнули… А я давно говорил, что волшебство «Красной машины» рано или поздно сойдёт на нет. Как только на искусственный лёд перешли. – Он тяжело вздохнул. Настя ела макароны прямо в постели и смотрела на него смешливо. А Кузьма продолжал:

– А были времена… Я мосты ледяные в августе наводил (при Иване Грозном)… Жертвы мне приносили, чтобы в июне без заморозков. Зимы какие были… А, что теперь…

Вспоминал, как стали про него забывать, а потом и вовсе как бы запретили, но в тридцатые резко вернули взад и даже, в некотором роде, образовали культ. Кузьме понравилось, он бросил свои северные льды на острове Врангеля и обосновался в Москве, узрев в себе пользу для массовой физкультуры и спорта.

– А потом война… – вздыхал он.

Тут уж он расстарался! Но сам себе не верил, потому ушёл в партизаны, где его, конечно, не брала никакая пуля, отскакивая от промёрзшей шкуры. Морозом он, конечно, немца потрепал, но больше гордился медалью "За боевые заслуги" за настоящий бой.

– А после войны спорт в гору пошёл. Особо – хоккей. Да и коньки длинные – Гришин, Скобликова… а? А кто им трение минимальное мокрый лёд о мокрый лёд? Кузьма! Ну да, и после были и Харламов, и Протопопов с Белоусовой… Они ещё тянули. Потому как закалка у них с детства, где был каточек родненький, настоящий

, морозом заделанный.

Макароны кончились, Настя скучала, а Кузьма не утихал:

– Да, в спорте развернулся… Холодильники туда-сюда – мелочь, ремесло, подработка… А вот хоккей, коньки, лыжи – раздолье. Снег что? Снег – это чудо, волшебство, мороз чтобы пять градусов, тогда и трение… Веденин в Саппоро как? Снег перед его стартом повалил стеной (я ему подмигнул тогда), думали, всё, каюк советскому спортсмену. А он япошкам: «Дахусим!», и олимпийский чемпион! Поняла? А теперь снега этого липового всё больше. И март, вишь, какой?.. Я?.. А что я… Я помаленьку… Лёд там залить, снег утрамбовать…

* * *

– Когда ты исчез из моего пространства, и остался холодок вот тут, – взрослая Настя показала на обширную грудь, – я поняла все твои сказки про мороз, про ковку мостов, хрустальное ведро… Спорт бросила, конечно.

Кузьма с кислой миной крутил ложечкой в чашке – они переместились в кафе. Не доморозил её тогда, вот чего. Она на шубу сказала «Фи» и добавила, что он ей нужен, а не какие-то там синюшные меха. И подумаешь, что старше в два раза, ведь главное не паспорт, а чувства.

Он после таких слов затаился, а потом и вовсе сбежал, выморозив у себя и у неё обычным способом память; да, видно, слабовато налил холода – остался рубец. И ключицу не позабыл. Настенька стала Анастасией Палной, серьёзным человеком, тяжеловесным даже, а ключица осталась такой же.