Город Сумрак

Блу встала и молча вышла из-за стола. Тевер сделал то, что обычно делалось в таких случаях. Переключил канал и прибавил звук. Сид наполнил стаканы. Развалившись перед остатками сыра, они увидели, как Дом радио в прямом эфире взлетел на воздух вместе с саперами и зеваками. Они бросились к окну. На востоке делового квартала разгоралось веселое пламя.

— Почему ты никогда не рассказываешь про брата?

— А зачем?

— Не знаю… В горе люди обычно хотят выговориться.

— Я не горюю, — сказала Блу. Она тихо вздохнула. Сид, сидевший на краю кровати все с той же потухшей сигарой на губе и шарящий в поисках спичек, обернулся к ней. Блу лежала на спине, раскинув крестом руки со сжатыми кулаками. Бледность, белый халат, перламутровое лицо, всплывающее из алых простыней. Сиду вспомнились падающие звезды, иногда появлявшиеся в квадрате окна, — в детстве он любовался ими, не зная, что сами звезды уже мертвы. Он вспомнил историю, которую рассказывал отец. Историю про одного парня, саксофониста, у которого подстрелили девушку, и он отправился искать ее аж в самый ад. Он пробился там к самому главному и выдал ему свое соло. Так красиво сыграл, так грустно — просто душераздирающе. Суровые стражи дрогнули. И отдали ему девушку — но с условием. Он должен был вывести ее из преисподней, не обернувшись. Если обернется хоть один раз посмотреть на нее — уговор не в счет, подружка возвращается в ад окончательно и бесповоротно. Сакс играет, девушка идет следом. Она шла так тихо, что даже на абсолютный слух виртуоза казалось, что сзади никого нет. И он обернулся. Она тут же растаяла в воздухе. Она растаяла на руках у парня, утекла сквозь пальцы — как песок, как воздух, как ветер. А он вернулся в мир живых — один со своим саксофоном.

— А я горюю, — сказал Сид.

— Знаю, — сказала она, — и зря.

Сид попросил как-то ему объяснить.

Блу ответила, что то сомнительное восхищение, которое вызывал в нем ее брат, никогда не было взаимным. Механика сердца Глюка заржавела на много лет раньше. В ней осталась одна пружина, и это было вовсе не чувство дружбы. И не сыновняя преданность. И даже не любовь. Нет, Глюк питал к Сиду всего лишь смутную доброжелательность, которую при первой же оказии сдал. Он его использовал. Он использовал все и всех, но сам служил одной-единственной цели.

— Какой? — спросил Сид.

— Мне, — ответила Блу.

И тут глазам Сида явилось чудо: слеза в глазу Блу Смит. Он попросил ее рассказать еще, — она отказалась. Она хочет, чтобы он просто оставил эту тему. В комнате установилась тишина — но отнюдь не мир. Сид огляделся: пустые бутылки, измятая одежда на полу. Застывшая в категорическом отказе Блу. Влажные простыни сползли с кровати, открылся пестревший разводами матрас. Беззвучный экран с рекламой про усыновление детей «под ключ». Сид встал и распахнул окна. Он подставил лицо горячему ветру. На востоке пожар утих, теперь оттуда шла только волна жара и черный дым, уходящий завитками в небо. Ветер, должно быть, дул с той стороны: Сид чувствовал запах гари. Было четыре часа утра, галогенные фонари прикручены до состояния маячков, а экраны приостановили вещание.

Только краски «Светлого мира» резко выделялись в ночи.

Сид выплеснул содержимое стакана в окно. Направился в ванную, проигнорировав Блу и ее соблазнительную позу. Наполнил стакан водой из-под крана и бросил три таблетки аспирина. Добавил кортизоны и легальные амфетамины. С непривычки простая вода показалась на вкус странной. Избегая смотреть на собственное отражение, он влез под душ. Простоял пять минут под ледяной струей, пока мысли не прочистило. Когда он вышел, то смог наконец взглянуть на себя в зеркало. Книгу спалили, и разгадка смерти Глюка обратилась в пепел. Но книга еще не все. Не можешь узнать почему — хотя бы он узнай как.

Пришло время снова пуститься в погоню.

Все было написано черным по белому на экране телефона.

И уже двое суток висело между Инфокриминалом и его почтовым ящиком. А еще дольше — в подводной части его мозга, все это время крутившегося вхолостую из-за предвзятого подхода.

Он чувствовал. Он знал.

Кретин. Слепец. Трус.

Он отвергал не просто подозрение. Он отвергал очевидность. Выбирая между жизнью и истиной, он выбрал истину. Он предпочел поставить жизнь под удар, но рыть дальше ход неизвестно к чему, на пути с ложными указателями, со стрелками прямиком в смерть.

Выбирая между истиной и Глюком, он выбрал Глюка.

Все было написано черным по белому на экране общественного телефона.

Результат поиска занимал несколько страниц.