Города и встречи

Всю эту ночь мы просидели вдвоем с Абрашей во рву, зорко наблюдая за тем, что делалось на дороге. Звон стекол и крик, несущийся со стороны города, не стихал. Я вспомнила, как боялась год тому назад погрома в Лодзи. То ли я стала старше и умнее, то ли на меня действовал пример спокойных и мужественных людей, как Ян, как мой ровесник Абраша, но мне кажется, что я в ту ночь на дороге в лесу даже не боялась и только думала о том, чтобы выполнить то, что мне поручили.

Утром 15 июня Ян послал свою жену в город на разведку. В белой крахмальной косынке, в шелковом платке на плечах, из-под которого виднелся маленький серебряный крестик, в длинной юбке с оборкой, держа в руках ивовую плетеную корзинку, покрытую чистой полотняной тряпочкой, Каспшакова медленно просеменила ножками по большой дороге мимо нас, лежащих во рву.

Каспшакова, видимо, была добрая женщина. Проходя мимо рва, откуда выглядывали наши головы, она ласково улыбнулась нам, потом сразу приняла серьезный вид и, не останавливаясь, двинулась в путь. Мы с нетерпением ждали, когда она вернется.

В городе все, казалось, было тихо, и мама, пришедшая кормить нас завтраком, высказала предположение, что полиция, наверное, прекратила погром. «А вечером, — сказала она с надеждой, — приедет за нами и Виктор».

Вскоре, однако, мы опять услышали со стороны города тот же надрывающий душу вопль и грохот. Выстрелов не было. Около четырех часов мы снова увидели на дороге женскую фигурку в длинной юбке с оборками и в белой накрахмаленной косыночке. Мы высунулись изо рва, ожидая, когда она дойдет до нас, чтобы поговорить с нею, но она даже не поглядела в нашу сторону, торопливо шагая по пыльной дороге.

Ян, должно быть, тоже увидел ее, потому что он торопливо вышел ей навстречу. Мы только слышали, как она, подходя к нему, вскрикнула: «Иезус Мария! Цо се на святе дее!»

Абраша посмотрел на меня: мы поняли, что дело плохо. Мы не смели уходить изо рва без распоряжения Каспшека, и только мама, навещавшая нас время от времени, наконец сообщила нам, что видела Каспшекова в городе. «Вчера громили на песках, а к вечеру подожгли. Сегодня утром было тихо, но полиция заняла все улицы и не подпускала рабочих и самооборону. А погромщики часов в двенадцать опять начали громить, уже в другом районе. Там вояки и сброд, который сама же полиция набрала и подпоила. Это сказал Каспшековой ксендз. Она ходит к нему, и он сказал ей, что бог накажет тех, кто взялся за такое гнусное дело».

«Тоже выдумал — бог», — насмешливо протянул Абраша. «Ты не прав, — возразила ему мама, — священники, и русские и польские, бывают иногда порядочными людьми». — «Ненавижу их всех!» — сверкнул глазами Абраша и замолчал.

Когда мама ушла и мы заняли наши позиции во рву, он продолжал молчать, но я видела, что все в нем кипело: «И польские, и православные, и еврейские, — сказал он, — все одна шайка! Стоило бы им сказать только одно слово губернатору, и погрома бы не было. Но они все заодно. Громят только бедных, а богатых не трогают».

«За границей теперь не бывает погромов», — вспомнила я. Он посмотрел на меня с удивлением. «Теперь? Не бывает? А как нас преследовали раньше? Нет! Надо все, все изменить!»

Я тоже думала, что надо все изменить, и, должно быть, об этом думали и многие взрослые и умные люди. Но как это сделать?

Ночью мы еще говорили с Абрашей об этом, и на следующий день нашего караула во рву. Перед третьей ночью Ян велел нам переменить наш наблюдательный пункт. «Дети, — сказал он, — терас пачьте в другом строне (Смотрите теперь в другую сторону)». Нужно было смотреть в сторону ближней деревни, так как Яну сообщили, что некоторые мужики намерены воспользоваться погромом и пограбить дачи в лесу. «Сказали мне, что готовятся приехать на фурах по большой дороге и увезти имущество к себе, псья крев! Как увидите, что едут со стороны деревни, — бегите ко мне. Я буду стрелять».

Эту последнюю ночь мы сидели на обочине и смотрели в ту сторону, где с проселочной дороги, ведущей из деревни, должны были свернуть на большак крестьянские фуры. Ян то сидел вместе с нами, то, решительно шагая, уходил по направлению к дачам и производил свой регулярный обход. «Если что увидите — кричите!»

Ночь прошла. На рассвете нам показалось, что какие-то телеги сворачивали на большак, но мы их так и не увидели. Утром Ян прошел в сторону проселочной дороги и с удовлетворением отрапортовал нам: «Были ночью две телеги. Стояли на перекрестке — свежий навоз от лошадей остался и следы колес. Но, певне[127], испугались, повернули до дому».

В этот день было тихо, а к вечеру со стороны города задребезжали колеса извозчичьей пролетки. Приехал дядя Виктор, но привез его не тот извозчик, который привозил нас. Дядя Виктор ничего не рассказывал. Он велел нам сесть вместе с ним и поторопиться, чтобы добраться до города засветло. «Завтра утром я отвезу вас на вокзал. Переночуете у меня». — «А бабушка?» — спросила я. «Бабушка может остаться пока в лесу вместе с Шошкой. Теперь в городе спокойно. Была телеграмма от Виленского губернатора прекратить беспорядки».