Города и встречи

«Она тут за бабушкой ухаживает, чтобы бабушке не было скучно», — сказала мне мама. Мы вошли в дом, и я очень удивилась, что бабушка лежала в кровати под одеялом, несмотря на жаркий день. Она узнала маму, но поздоровалась с ней как-то вяло и несмело. Это уже была не та заботливая хлопотунья, хозяйственная и ласковая, которую я знала по прежним годам. Меня она даже не узнала. Я поняла, что бабушка уже очень больна и слаба.

Мама пошла расплачиваться с возницей, и я вместе с ней вышла из дома. Получая деньги, он сунул их в карман, не считая. «Ну вот, доставил вас, барыня. Сейчас поеду к доктору, сообщу, что вы прибыли на место». Мама открыла портмоне и сунула вознице еще какую-то мелочь. «Благодарю покорно, — и он, также не глядя, сунул деньги в карман, — счастливо оставаться» — «Завтра приедете? — спросила мама. — Нам обязательно нужно на вокзал к вечернему поезду».

«Неизвестно, как что будет, — неопределенно сказал он. — Ежели можно будет — приеду».

Мы с мамой остались в домике лесника. Шошке объяснила нам, что в этом году в лесу никто не живет — боятся. Только безумная Берта сняла полдачи для бабушки в домике лесника, да она, Шошке, сидит здесь со своим внуком. Он побежал в город, но скоро должен прийти.

Жалуясь на «безумную Берту», которая бросила бабушку на произвол судьбы, а сама уехала за границу, и выхваляя собственные заслуги перед бабушкой, за которой она ухаживает днем и ночью, Шошке усадила нас за стол, притащила самовар, напоила чаем со свежими булками: «Это мой Абраша принес сегодня утром. У него такие ноги! Он в город за один час добежит и вернется обратно. Нет ни у кого такого внука, как у меня».

Покушав, я вышла в лес побродить, обошла все знакомые места. В лесу действительно никто не жил. Странно было видеть пустынное дачное место в этот жаркий послеполуденный час. Деревья зеленели, цветы цвели, качели висели на своих столбах, гигантские шаги[125]

свешивали свои петли над желтым песком, как будто ожидая, что какой-либо мальчишка лихо закинет ногу в стремя или девчонка с визгом закрутится, то взлетая вверх, то волоча по земле длинные ноги подростка.

Даже пестрых зонтиков не было видно в лесу. Куда же девались все дамы, тети, бабушки, да и сами мои подружки? Боялись, не приехали сюда, в это глухое место.

Вернувшись в дом, я услышала, как Шошке рассказывала маме о том, что даже помещики не приехали в этом году в ближнюю усадьбу: «Они знают, о чем думают крестьяне, а ничего хорошего для них они не думают», — говорила она.

Поздно вечером прибежал Абраша, мальчик моих лет, который, как оказалось, учился в ремесленном училище в Белостоке. Мне понравилось спокойствие и невозмутимость, с которыми он принимал крики и упреки своей бабушки. Глотая суп и заедая его большими ломтями серого белостокского хлеба, он объяснял мне и маме, что погром будет обязательно. «После обедни из церкви пойдут с крестным ходом, и на крестный ход нападут. Будут стрелять». — «Кто это будет стрелять?» — возмутилась Шошке. «Ты их спроси, — невозмутимо отвечал Абраша. — У них уже все подготовлено».

Мама очень вежливо удивилась тому, что кто-то посторонний будет стрелять в крестный ход: «Ведь его охраняет полиция и войска!» Абраша пожал печами: «Как будто вы не знаете, как это делается? Стреляет кто-нибудь, кому дали оружие, потом кричат, что это жиды стреляли, и начинается погром! Вы разве не читали про Кишинев и Одессу?» — «Да, но теперь существует Государственная дума! — возмутилась мама. — Депутаты не допустят погромов!».

«Ха! Кто на них обращает внимание, на депутатов?»

Наши разговоры прервал приход лесника. Это был плотный, небольшого роста крепыш с молодцеватой военной выправкой. За плечом у него висело охотничье ружье, которое он, войдя в комнату, снял и поставил в угол. Мы его пригласили, и он подсел к столу.

Он внимательно выслушал мамин рассказ, хотя, оказывается, уже знал от дяди Виктора о том, что мы переночуем в лесу и уедем в Петербург завтра — «если все будет благополучно».

«Пока ложитесь спать и спите спокойно, пани. И паненка тоже пусть не беспокоится. Наши мужики тихие. Сюда не придут». Он улыбнулся мне — должно быть, у меня был сильно перепуганный вид, и его серые глаза из-под лохматых бровей блеснули усмешкой. «Вот у нас тут для защиты молодой хлопец есть, — мотнул он головой в сторону Абраши, — а у меня, если потребуется, и флинта[126] наготове».

Ян Каспшек — так его звали, — оказывается, побывал на Японской войне и, вернувшись домой, поступил на службу к владельцу лесного участка, который поручил ему сторожить дачи и лес. «Жечивисте, я естем струж (В действительности я сторож), — пояснил он маме, — но они все называют меня лесником, потому что у меня ружье. А пани докторова?» — «Нет, это моя сестра — доктор, а я училась, а дочка моя хочет быть врачом».

Он поговорил еще немного с нами и ушел. Надо было выспаться, предстоял трудный день. Жена пойдет в костел к заутрене, а он сам весь день пробудет с нами.