Городской блюз

Теперь местная шпана вприпрыжку топтала саранчу, а народ не мог сообразить, куда все-таки делись винтики да вдобавок еще и кусок городской казны. Власти сообщали, что расследование будет произведено. Ради такого случая многие были готовы некоторое время потерпеть.

***

Клуб назывался «Небо», и там было облачно от кальянов, и там были звезды, фальшиво яркие и тошнотно горячие. Федор никогда не заходил в «Небо» и даже бы, наверное, не захотел, но компашка покатила туда под вечер, а Федор никак не мог оставить компашку, потому что грустно бывает сидеть один на один с собой. Он озирался и все еще прятался от судьбы, когда они проходили контроль, потом сидел за столиком и пробовал слушать музыку, но первые несколько коктейлей музыка была плохая, а потом музыка уже не имела значения.

Точнее, все дело было в ней: в опьяняющих звуках и исцеляющем ритме, ухватившись за который Федор впервые заглянул за кулисы времени и пространства и увидел, что мир начинается с танца, которым колбасит отрешенную толпу, слипшуюся в сладкий комок посредине просторного зала. Раньше здесь был какой-то склад. Потом клуб «Небо». А потом уже не будет ничего.

Все было не сразу, и Федор сначала переминался и кое-как барахтал ладонями на уровне живота, а музыка просачивалась внутрь, где были уже злые смеси, которыми бородатый бармен сначала лихо жонглировал, а потом резко напоил толпу. Давным-давно Федор стеснялся, думал, что все это глупости, а затем ему было здорово, и он уже весь вибрировал по-медузьи и тек прям под самый шар. Согласно статистике, в Орске живет самое большое число красивых людей в мире, и когда Федор узнал об этом, его осенило и, ясное дело, уже порядком осинило, но глупо провоцировать дисгармонию и тем более покидать заведение, даже если этого вдруг затребовала компашка, якобы опытная и осведомленная о последствиях всяческих эйфорий.

Федор был лучшим танцором в здании, но все еще куда-то стремился, чувствовал, что можно практически взмыть, хотя не помнил, где он находится. В очередной коктейль участникам танцевальной оргии подмешали ядреного исступления, и Федор, сделав еще глоток, оторвал ноги от земли и действительно понял, что ему не нужно больше гравитации, а нужно всего-то не останавливаться, и не отказывать себе ни в чем, и не бояться, как было раньше, и на этой мысли он хотел было их всех полюбить, но тут его, конечно, и пригвоздило, потому что смелость города берет, а любовь спасает мир, да только не в этом случае.

Из Федора быстро выкатилась самоотверженность, а за ней и все творчество бармена, а следом и нетренированное сознание, плюс утром оказалось, что из кармана выпали и исчезли тысяча и еще до конца не оплаченный раскладной телефон.

Есть версия, что в клубе «Небо» никогда не было колонок или диджейского пульта, да и танцевать никто особо не любил, а все просто стояли потихоньку по периметру зала и слегка дрожали, потому что помещение не топили, а за бортом на такой высоте температура опускалась до минус пятидесяти или около того. Федор был уверен, что это бред.

***

Чаще всего Василий возвращался с завода и после нажористого ужина постепенно угасал в спящий режим. В коробке, что напротив дивана, мельтешили канонические экшены, ни разу не просмакованные от начала и до конца. Василий откидывал голову, прикрывал глаза, и два мощных магнита, неумолимо стремящихся друг к другу с противоположных висков, потихоньку успокаивались и отползали. Вечера, не успевая разогнаться, сваливались в ночь. Но иногда необычное тоже происходило.

Бывало, что Василий, приготовившись уже как следует разомлеть, вдруг ловил сам себя в капкан мысли, которая обычно была про то, что он, Василий, дожил уже вот до лысины и немного до седин, да так ничего и не сотворил здесь толкового, по сути. Некоторое время он еще продолжал сидеть, размышляя, а хватит ли теперь заветных секунд, чтобы осуществить грандиозное, но потом вспоминал, что часы на Мехзаводе как раз пока остановились, и значит можно воспользоваться создавшимся временным пузырем. Василий вскакивал, смущал что-то штопавшую жену, нырял в чулан, гремел и лязгал, а после глубоко улыбался, демонстрируя миру набор для рисования, который у него хранился примерно в таком же чемоданчике, что и инструмент.

Рисовал Василий с детства, но практически сразу тайком, потому что доброжелатели скоропостижно разъяснили ему про дефект, которым неизменно обладали его немногочисленные наброски. Василий почему-то совершенно не умел рисовать то, чего не видит, а видел он перед собой лист бумаги формата А3-А4, правую руку с простым карандашом и огрызки вселенной – и все это в столь гиперреалистичном разрезе, что созерцатели ежились и виновато сетовали создателю на нехватку души. Василий не принимал близко к сердцу, но художником условился не быть, и лишь иногда вспыхивал и пробовал наконец пробиться через тернии проклятого естества к раздолью неземных образов и красок.