Господа офицеры и братцы матросы (служба и быт моряков русского парусного флота)

Однако ж заключенные в Кронштадте были не овечки! У дежурного офицера был один формулярный список заключенных с кратким указанием, за что каждый наказан и заключен, а у комиссара был другой, пространный формулярный список с подробным объяснением преступлений каждого, то есть перечнем из приговора уголовного суда. Страшно было заглянуть в этот второй формулярный список! Все же в ряду этих преступлений не было таких, которые обнаруживают крайнюю степень душевного разврата, утонченность злодеяния.

…На кронштадтском каторжном дворе не было ни одного преступника, получившего какое-нибудь школьное образование. Почти все они были из черного, грубого народа. Заметил я сверх того, что большая часть преступников, почти все, были или круглые сироты, или дети бедных мещан (вероятно, развратных). Из двухсот пятидесяти человек едва десять человек знали грамоту!

…Нарочно для этого познакомился я с комиссаром, и как в то время дозволялось навещать караульных офицеров, то я всегда пользовался случаем, когда знакомый мне офицер был в карауле на каторжном дворе. Заключенные были смирны, молчаливы и боязливы, когда с ними обходились серьезно; но когда от них требовали разговорчивости и ответов на вопросы, когда ободряли рюмкой водки и обещали денежное награждение за откровенность, тогда они охотно выказывали свою прежнюю удаль. Стакан водки пробуждал зверские инстинкты. Лицо, обезображенное отметкой палача в знак исключения злодея из человеческого общества, принимало страшное выражение при воспоминании о прежней вольной жизни. В рассказах этих несчастных вырывались слова и выражения, приводившие в содрогание слушателя!»

Разумеется, любая каторга – это все же несколько милосерднее, чем удавка на шею, и в этом можно отметить отсутствие излишней кровожадности у российского адмиралитета. Однако вечная каторга с выдиранием ноздрей за две украденные рубахи, это, согласитесь, хотя и поучительно для остальных, но все же весьма сурово для виновного.

В целом, что и говорить, наказывали на флоте с куда большей изощренностью, чем награждали. Что ж, кнут зачастую был для флотского начальства привычнее пряника…

Глава третья

Политика для политиков, а наше дело моряцкое

Вообще во все времена морские офицеры старались по возможности держаться подальше от политики. Объяснялось это несколькими моментами. Во-первых, изолированностью от внешнего мира – как в плавании, так и во время нахождения в морских гарнизонах – и невозможностью получать регулярные сведения об изменении в политических делах. Во-вторых, высокой загруженностью служебными делами. А в-третьих, традиционным флотским консерватизмом. Увы, порой политика сама находила их. В силу специфики службы (нахождение в плавании и заходы в иностранные порты, как в дружественные, так и не очень) морским офицерам, помимо их воли, время от времени приходилось оказываться в центре больших политических событий.

Историк флота Д.Н. Федоров-Уайт в своей работе «Русские флотские офицеры начала XIX века» писал: «Политические убеждения моряков начала XIX века, а в частности участие их в тайных обществах и декабрьском восстании, по недостатку места не удается разобрать сколько-нибудь полно. По этому вопросу имеется значительный печатный документальный материал в американских библиотеках, и автор надеется посвятить впоследствии этому вопросу отдельное исследование. В настоящем же очерке проблема политических убеждений и революционного движения среди флотского офицерства времен Александра I будет обрисована лишь в самых кратких чертах».

Адмирал Н. С. Мордвинов, самый выдающийся по уму и широте государственных взглядов русский морской офицер начала XIX века, пользовался очень большим влиянием и популярностью во флотской среде своего времени. Эта популярность даже пережила его. В 1845 году на его похороны, по словам его дочери, «приходили толпою… особенно… моряки, большая часть совершенно незнакомая». Мордвинов был убежденный монархист. Он говорил: «Беда была бы России, если бы власть находилась в многих руках».