Господин Гексоген

Худой черноглазый человек восторженно приподнялся. Воздел худые утомленные руки, трудившиеся всю жизнь над сотворением чуда. Словно приветствовал рождение нового мира, новой земли и неба, в котором мчались серебристые ракеты и звездолеты, разнося воскресшие миллиарды людей по планетам Вселенной.

– Пойдемте, – сказал Доктор Мертвых, – покажу вам Ленина.

Они покинули кабинет, миновали пост вооруженной охраны. По глухой, освещенной тусклым электричеством лестнице спустились в подвал. Длинным бетонированным коридором, какие бывают в подземных бункерах и ракетных шахтах, достигли стальной двери. Доктор повернул запорную рукоять, и они очутились в кафельном белоснежном пространстве, похожем одновременно на операционную и парикмахерскую, с хромированными хирургическими лампами, зеркалами, длинным столом, со множеством разложенных скальпелей, пинцетов, щипчиков, кисточек, пузырьков с краской, баночек с пудрой, набором помад и гримов. В стороне были расставлены колбы, реторты, разнокалиберные флаконы с разноцветными растворами. Тут же находился стол с допотопным телефоном, состоящим из коробки, рогатого рычажка и слуховой трубки, напоминавшей о временах Совнаркома. И казалось, кто-то знакомый, в жилетке, с хитрым прищуром, только что произнес несколько грассирующих слов, повесил трубку и вышел в соседнюю комнату.

– Сюда, пожалуйста, – Доктор указал на дверь в прилегающее помещение, пропуская вперед Белосельцева.

Тот вошел и увидел.

Среди белого кафеля, под обнаженными, ярко светящими лампами стояла длинная эмалированная ванна, наполненная зеленовато-желтой жидкостью. В двух местах ванна была перетянута свернутыми в жгуты простынями, и на них, провисая, не касаясь жидкой зелени, лежало тело. Коричневое, вяленое, с дряблыми сухожилиями, выступавшими сквозь кожу мослами, костяными выпуклостями колен, с каплями желтоватого сала на сморщенной коже. Грудь была рассечена, приоткрыта, и в темной полости, куда залетал свет, виднелись желтоватые ребра и вогнутый позвоночник. Пах был вырезан, и в дыру, окруженную седыми слипшимися волосками, была засунута мокрая тряпка. Руки с заостренными локтями бессильно лежали на впалом морщинистом животе, связанные марлевой тесемкой. Голова упиралась затылком в край эмалированной ванны. В приоткрытый рот был втиснут матерчатый кляп, словно телу не давали кричать. Из-под выцветших губ виднелись оскаленные желтоватые зубы, впившиеся в тряпку. Усы и бородка были склеены, в липком веществе. На голом черепе, на вмятых висках, на сморщенных кожаных ушах выступила прозрачная смазка.

С тела беззвучно скатилась капля, упала в зеленый раствор, зарябила электрическое отражение, и Белосельцев вдруг понял, что перед ним лежит Ленин.

В соседней комнате громко зазвонил телефон.

– Извините, я сейчас. – Доктор поспешил на звонок, прикрыл за собой дверь, оставив Белосельцева одного перед эмалированной ванной, в которой, не касаясь раствора, на скрученных простынях лежал Ленин.

Зрелище было ошеломляющим, невыносимым, не правдоподобным. Ногти на руках были горчичного цвета, съежились, в трещинах и морщинах. Большие пальцы ног искривились, накрыли другие пальцы, и ногти на них загибались, словно еще продолжали расти. Пятки были острые, костяные, обтянутые коричневой кожей, как если бы скелет натянул на себя носки. Рассеченная полость груди казалась гулкой. Кромки полости были запекшиеся, с окаменелой сукровицей, напоминавшей капли затверделой смолы. Мутно светлели в глубине ребра и позвонки.

В первый момент Белосельцеву захотелось убежать, закрыть глаза, кинуться опрометью вон, чтобы увиденное стало жутким сном, наваждением, которого не могло быть наяву.

Он подавил в себе панику и остался, слыша за дверью неразборчивый голос говорившего по телефону Доктора.

Перед этой эмалированной ванной с зеленой ядовитой жидкостью рушилось величие мифа. Среди медицинского кафеля, отражавшего безжалостный электрический свет, раскалывалась икона нетленного святого. При виде сморщенного, скрюченного тела, распотрошенного и выскобленного, нарушалось табу. От созерцания скрученных, несвежих простыней, поддетых под усохшую поясницу и костистую спину мертвеца, улетучивалась священная вера. Капля, упавшая в химический раствор, раздробившая зеленую поверхность, уничтожила богоподобный образ, обожаемый и лелеемый, порождавший мистическое поклонение, воплотивший мечту об идеальном бытии, вселенском порыве, всенародном подвиге.