Господин посол

"Несмотря ни на что"? Пабло раздражённо сунул письмо в карман и тотчас же перестал о нём думать. Похищение и вероятная расправа над доктором Грисом, грязная интрига вокруг убийства Виванко, использованная как предлог для Хувентино Карреры, совершившего государственный переворот, - всё это подействовало на Пабло, как своего рода вакцина против вируса материнского шантажа.

Однажды вечером Пабло пригласил к себе Орландо Гонзагу. Бразилец, как обычно, прежде всего подошёл к камину, на котором выстроились глиняные творения мастера Наталисио, изображающие крёстный путь. Всякий раз Гонзага обнаруживал в этих статуэтках что-то новое для себя. Статуэтки были в современной одежде, и многие из них - как объяснил Пабло - изображали сакраментских политических деятелей начала века. Хуан Бальса, например, которого замучили солдаты Чаморро, был изображён в виде Иисуса Христа. Весь ансамбль Пабло называл "Страсти господни по святому Наталисио".

Приготовляя напитки, Ортега с улыбкой поглядывал на друга.

- У меня для тебя приятный сюрприз. Ты давно мечтаешь об этих фигурках... Даже предлагал как-то за них пятьсот долларов... Помнишь? Так вот, я дарю тебе всю группу.

Гонзага удивлённо повернулся к другу.

- Ты шутишь? - И в ту же секунду понял, что услышит сейчас от Пабло.

- Я уезжаю в Сакраменто.

- Я уже догадался.

- Почему?

- По вопросам, которые ты задаёшь, и по тому, о чём ты говоришь последние дни! Впрочем, твоё молчание и твоя озабоченность были ещё красноречивее.

- И что ты на это скажешь?

Орландо пожал плечами, взял стакан с виски и, усевшись, проговорил:

- Такие дела каждый решает сам. Вначале я думал, что ты уедешь в Париж...

- Это было бы бегством из одного места в другое, не избавляющим меня от моих проблем. Моя маленькая драма продолжалась бы и в Париже. На берега Сены и на Елисейские поля я принёс бы с собой, как дурной запах, своё чувство вины.

Гонзага задумчиво смотрел себе в стакан и после короткого молчания спросил:

- А дон Дионисио?

Вытащив из кармана письмо матери, Пабло протянул его другу.

- Каково? - спросил он, когда Гонзага кончил читать.

- Ласковый материнский шантаж.

- Ласковый? У меня от него уже много лет синяки.

Гонзага сухо рассмеялся.

- Ты считаешь, Пабло, что родители лишили тебя мужества, кастрировали после приключения с... как её там? С Пией... А теперь, когда началась эта революция, ты вбил себе в голову, что должен отправиться в Сьерру и, поборов все опасности, восстановить своё мужское достоинство. Так ведь?

- Не совсем.

Ортега тоже пил, но думал о чём-то своём. Он хотел откровенно поделиться с другом планами, которые давно вынашивал, но спокойно, без мелодрамы. Пабло боялся показаться смешным в глазах Гонзаги и в своих собственных.

Наступило долгое молчание, бразилец невидящим взглядом уставился на статуэтки Наталисио, пытаясь представить Пабло в форме цвета хаки, с пулемётными лентами, перекрестившими грудь...

- Я буду с тобой откровенен, Пабло. Как ты, ненавидящий насилие больше всего на свете, будешь стрелять и убивать? Об этом ты подумал?

- Конечно. Не одну ночь я провёл без сна, размышляя над этим...

- На войне таящиеся в нас животные инстинкты прорываются наружу, и убивать, видимо, становится сравнительно лёгким делом. Но подумай о завтрашнем дне, когда оружие и голова солдата остынут. Подумай о похмелье после сражения...

Орландо встал, закурил сигарету и кончиками пальцев погладил окровавленную спину Хуана Бальсы, который согнулся под тяжестью креста и под ударами центуриона.

- Подумай и о победе, ведь она оборотная сторона той же медали: месть, новые расстрелы, разнузданные, ничем не сдержанные страсти... Несправедливость, прихотливо сплетённая с правосудием... Народные трибуналы... Ты думаешь, что сможешь всё это переварить?

Пабло тоже встал.

- А ты думаешь, мои голова и желудок не годятся для этого? И потом, Гонзага, решение, которое я принял, нельзя анализировать хладнокровно, как математическую задачу. Слишком много неизвестных величин. Но если бы прежде, чем пуститься в эту авантюру, я разрешил все сомнения и оградил себя от всех опасностей, я бы остался всё тем же равнодушным трусом. А значит, перестал бы себя уважать.

- Ты просто мазохист, дружище.

- Глупости. Сам знаешь, что это не так. Я люблю жизнь не меньше твоего.