Гость

Они вышли из редакции. Была теплая московская ночь. Накаленные за день камни, железные крыши и чугунные ограды источали накопленный за день жар. Пахло клумбами, духами и табаками прохожих. На стоянке Лариса Лебедь подвела его к красной «альфа ромео», которая казалась дельфином, застывшим на гребне волны. Тихо хрустнул замок, брызнули фары.

– Садитесь, – она пригласила Веронова, и тот погрузился в мягкую глубину машины, окруженный запахами кожи, сладких лаков и едва ощутимых благоуханий, которые оставляет в машине молодая прелестная женщина.

– Пристегните ремень, – сказала Лариса. Осторожно, бесшумно вывела машину со стоянки, а потом резко, с ревом кинула ее на проезжую часть. Вильнула, обходя тяжеловесный вседорожник, и с грохотом, как стартующая ракета, ринулась по бульварам.

Веронов ужаснулся дикому старту. «Альфа» вреза́лась в узкие зазоры, обгоняя попутные машины, задевала их зеркалами, казалось, толкала своими красными бедрами. Как игла, пронзала тесное пространство у чугунной решетки, и Веронову чудилось, что сейчас хрустнет метал и какой-нибудь крюк намотает на себя красный рулон жести.

– Нравится? – крикнула сквозь грохот Лариса Лебедь, успевая шарахнуться от злого рассерженного «мерседеса».

Бульвар запрудили машины, она истошно сигналила, а потом чудодейственным скачком перемахнула ограду и помчалась посреди деревьев, озаряя фарами шарахающихся людей, лихо избегая скамеек, и что-то мягкое шлепнуло по стеклу, то ли слетевшая с головы шляпа, то ли вырванная ветром из рук газета.

– Нравится? – снова крикнула она, когда они вернулись на проезжую часть и с бульвара, на красный свет, проскрежетав тормозами, свернули на Моросейку.

Веронов, сжатый, втиснутый в кресло, смотрел на нее, и она казалась ему сумасшедшей. Яростные глаза. Открытый, жарко дышащий рот. Среди сиреневых губ красный влажный язык. Руки бьют по рулю.

Это было безумное упоение, ожидание удара, смертельного хруста, последней вспышки. Веронов боялся ее окликнуть, не смел останавливать, ибо это могло привести к сбою чудовищного ритма, грозило крушением. Он только смотрел остекляневшими глазами, как мелькают фасады, валятся назад колокольни, проносятся красные огни светофоров. Навстречу шел троллейбус, и она мчалась ему в лоб, желая врезаться, протаранить, полыхая фарами. И только в последний момент отвернула, подрезала испуганную машину.

Они грохотали теперь по Садовой. Алая, пленительная, как губы красавицы, «альфа ромео» превратилась в свирепого хищника, который с ужасающим рыком рвал пространство, терзал другие машины, вылетал на встречную полосу, слепил огнями, предупреждал устрашающим ревом, непрерывным надсадным гудком. Веронов видел, как стрелка спидометра пересекает красную риску. В женщине рядом с ним горела смертельная страсть, дышала ярость, которую она переливала машине, и та была готова убить себя, расплющить в раскаленную красную кляксу.

Мимо, как миражи, проносились фасады, озаренное высотное здание, витрины, рекламы, брызгающие бриллиантами гирлянды, лунно-голубые колонны. Следом за ними уже выли патрульные сирены, истошно мигали фиолетовые вспышки. Они ускользали от погони. Лариса Лебедь оглядывалась на Веронова с безумным счастьем, с хохочущим оскалом зубов. Полицейская машина пристроилась сбоку, и металлический голос приказывал остановиться. Но «альфа» обошла машину, и было слышно, как что-то лязгнуло, заскрипело сзади, и голос умолк, прерванный ударом. Веронов вдруг ощутил счастливый провал в груди, упоение смертельными скоростями, приближение гибели, слом всех запретов: они рассыпались в прах, уступая безумной воле к смерти, воле к небытию, которое открывалось в душе, как заветная бездна.

Они свернули с Садовой, метнулись к театру Российской Армии, нырнули в пустынную улицу с чахоточными клиниками. Памятник Достоевскому мелькнул, озаренный, похожий на горящую свечу. Скользнули в темные переулки, под шлагбаум. Остановились у дома с фонарем, похожим на люстру. Лариса Лебедь небрежно бросила машину. Пошла, не оглядываясь на Веронова, к подъезду. Он шел следом, слыша, как тихо стонет сзади машина. За Ларисой Лебедь воздух светился, как ночное море, по которому прошел катер.

Они поднялись на лифте. Она отомкнула дверь, вошла в темную квартиру и по мере того, как шла по комнатам, зажигая свет, сбрасывала туфли, куртку, стягивала майку, роняла юбку, преступала через разбросанную одежду, голая, глянцевитая от пота. Направилась в ванную, и там, не прикрыв дверь, стояла под душем и Веронов видел ее поднятые локти, сильную грудь, блестящую спину, по которой бежала вода.