Государь поневоле

И мы выбрались наружу. Там на берегу Яузы уже поставили стол и разложили для потешных по куску хлеба с холодной телятиной. У больших медных котлов стояли слуги, готовые потчевать знатных отроков горячим сбитнем. "Ловко, ловко у них всё организовано. И когда успел?" — подивился я расторопности местного старосты.

Вступив вновь в управление телом, я садиться со всеми за общий стол не стал. Взял мясо и кружку и отошёл к берегу реки, где на обрубке бревна устроился подкрепиться. В процессе питания я пытался повнимательнее присмотреться к кустам на том берегу — ждал нужного мне человека из местных — Фролова Глеба.

Глеб — это бывший шут царя, изгнанный за компанию с другими карлами после майских событий. Он прорвался ко мне с челобитной в последний мой вечер в Кремле. При этом смог выбрать момент, когда отлучились и спальники, и охрана. Даже вечные мои сопровождающие Матвеев и Головин проспали его появление. Я тогда сильно удивился и испугался такой пронырливости этого горбуна. Не смотря на увечие, полученное в детстве, Глеб отличался необычной подвижностью. Движения его были быстры и резки, но по особенному точны. И если бы не память Петра, узнавшего его, я непременно посчитал бы, что Милославские решились на радикальное решение проблемы двоецарствия.

Ростом горбун был не выше царя, но, пожалуй, втрое шире в плечах. На обезображенном шрамами и заросшим курчавыми черными волосами лице его выделялись пронзительным блеском глаза. Именно их умный взгляд удержал тогда меня от немедленного поднятия тревоги. Глеб кинулся в ноги и скороговоркой отбил просьбу дать ему пропитание и не оставить милостью. Глухой рокот его голоса был понятен в каждом звуке, не смотря на скорость речи. Это так же заинтересовало меня, так как указывало на хорошее развитие мозга этого калеки.

— Хорошо, в милости не оставлю тебя, Глеб. Токмо матушке сказаться надобно. Почто к ней не пошёл прямо.

— Прости государь, за слова мои, но не возлюбила меня государыня-царица. Али не помнишь ты, что только твоим заступничеством был взят. Зело ты любил потешаться над моими плясками. Над тем, как я бояр кажу.

Я со стыдом вспомнил, как Пётр ребенком действительно забавлялся, заставляя шута танцевать, что, при увечиях того, получалось весьма карикатурно.

— Прости, был мал, да не разумен!

— Что ты, что ты государь! Зачем же ты винишься перед шутом? То дело господское над шутом потешаться.

В его словах я увидел столько затаенной грусти, что мне остро захотелось исправить несправедливость.

— Всё равно, прости, грех смеяться над увечьем. Будь покоен, тебя не забудут. Утром матушку упрошу тебя вернуть.

Глеб пронзил меня своим взглядом.

— Другой ты стал, царь-государь. Совсем другой.

— Пришлось меняться, шут. Такая жизнь настала.

— Правду народ баит, что дух в тебя вселился. Токмо спорят люди, каков дух, добрый, али худой.