Государь всея Руси

   — Данила... — Иван злобно сопнул, сжал кулаки и, словно страшась своих ожесточившихся рук, убрал их за спину, сцепил крепким хватом. — Знай; третий раз я уж к тебе не приду. Ты останешься здесь, Данила, а я... и Русь, мы пойдём дальше! И всей вашей волчьей стае не подразить наших ног! Не тем вы движетесь, Данила… Вы изменники в своём дому! Убейте меня, растерзайте моё тело, коли я ненавистен вам, но пошто вы терзаете тело отечества своего, пошто отдаёте его врагам? Скажи, Данила, сознайся, где ещё замышляется измена? Не ради своего благополучия допытываю тебя — ради благополучия отечества нашего... твоего и моего, Данила!

   — Не ведаю я, государь, не ведаю ничего. Как тебя убедить в том?

   — Ведаешь, Данила, ведаешь... И сейчас ты про всё расскажешь! Я взывал к душе твоей, к совести, к разуму... — Иван резко отвернулся от Данилы, стремительно пошёл к противоположной стене. — Малюта, приведи его сына! — решительно повелел он и, вжавшись в стену, словно ища в ней защиты от собственного гнева, со свирепой задышкой выкрикнул: — Я повелю убить его! Тут же! Сейчас! На твоих глазах!.. Ежели ты не одумаешься, бедняк!

   — Побойся Бога, государь, — тревожно вскинулся Данила. — Не чини вреда отрочати моему. Молю тебя, государь! Заклинаю! Казни меня, а Тарха не трогай. Пошто тебе душа невинного?!

Иван молчал — ожесточённо, зловеще. Густая тень скрывала его мучительно-отчаянное лицо.

   — Государь! — истошно, с ужасом и последней надеждой крикнул Данила, но, поняв, что Ивана уже не остановить никакими мольбами, обессиленно вышептал: — Будь же проклят ты, ирод! Не оставится тебе Сие... Не оставится!

Васька Грязной взял плеть, с ленивой вызлобью стеганул Данилу по ногам — раз, другой, подступил поближе и ещё хлёстче, ещё яростней полосонул несколько раз по груди, вспоров на рёбрах кожу.

Данила, будто не чувствуя боли, продолжал исступлённо шептать:

   — Не оставится тебе сие... Не оставится! Не вставится!

Васька, свирепея, стеганул Данилу по лицу, думая, что так заставит его замолчать, но Данила лишь на мгновение замер, пронзённый нестерпимой болью, и вновь ещё исступлённей зашептал:

   — Не оставится! Не оставится!

Малюта ввёл в застенок напуганного парнишку, подтолкнул его к середине... Данила, увидев сына, смолк, его посуровевшие глаза на минуту остекленели от навернувшихся слёз. Иван подвёл к нему сына.

   — Сынок... Тарх! — Данила сглотнул слёзы, попытался улыбнуться. — Не бойся, сынок...

   — Тять?! — Парнишка в ужасе закусил губу: он только сейчас, после этих слов Данилы, узнал в нём отца. — Пошто тебя... так... тять?!

   — По грехам моим, сынок, по грехам. Подойди ко мне, Тарх.

Иван удержал парнишку, грозно напомнил:

   — Данила! Как я сказал, так и сделаю! Последний раз говорю: одумайся и сознайся!

   — Делай, что надумал! — Данила ненавистно глянул на Ивана. — Уж теперь не сознаюсь, даже коли б и знал что... За одну твою лютую иродову мысль не сознаюсь!

У Ивана дрогнули ноздри, зубы хищно потянули под себя обескровленный край губы. Рука его, державшая парнишку, ещё яростней впилась в слабенькое детское плечо. Страшной, уродливой клешней казалась она, а перстни на скрючившихся пальцах — безобразными, отвратительными бородавками. Он оглянулся на Малюту. Тот подошёл, молча, понимающе стал рядом.

   — Данила... — Голос Ивана дрогнул, он как будто заколебался, но Данила не отозвался и даже взгляда не перевёл на него — с горьким отчаяньем он смотрел на сына, сжавшегося, замершего в безжалостной руке Ивана.

   — Бедник! — Глаза Ивана презрительно и ненавистно сузились. — Мужествовать намерился пред царём. Ну помужествуй! Помужествуй, а мы подивимся... и языками поцокаем.

   — Я мужествовал в бранях... за царя, и пусть кровь моя, пролитая, как вода, вопиет на тебя пред Господом... Бо не царь ты, а лютый зверь! Дракула!

Иван решительно толкнул Тарха в руки Малюте.

   — Сознайся, Данила! Хватит упорствовать! Со смертью играешь, бедник!

   — Паче уж умереть, нежели жить подобным тебе — без друзей, без души, без совести. Ты не веришь никому, никому! И что бы я тебе ни сказал, ты всё едино не поверишь... И сделаешь своё страшное дело... Не сейчас, но после... Так делай сейчас! Ничего не скажет тебе Данила Адашев, ничего не знает он! А ежли и знает что-то — не такому человеку, как ты, сознаваться в том! Делай, что задумал! Но ведай: не оставится тебе сия смерть! Бог подъемлется на взыскание[85] за неё. Бог! И твоих сыновей отнимет у тебя!

Иван вздрогнул, побледнел, но даже это страшное прорицание Данилы не остановило его. Он повелевающе кивнул Малюте, тихо, с мучительным напряжением сказал:

   — Данила... ежели ты скажешь нет...

   — Нет! Нет!! — с жутью и ненавистью крикнул Данила.

2