Государева крестница

— Господин барон задал непростой вопрос, — сказал он, подняв одну бровь. — Думаю, дипломатия есть нечто среднее. Её можно назвать наукой, ибо дипломату надо чрезвычайно много знать, а следовательно, и многому учиться. Он изучает историю той страны, где ему надлежит представлять интересы своего потентата. Он должен иметь некоторое общее представление о её географии, торговле и естественных произведениях, и, наконец, самое главное — он должен хорошо представлять себе, как в былые времена велись сношения меж разными державами. Полезно держать в памяти как можно более прецедентов, применимых к тому или иному вопросу, и в этом смысле дипломатию можно считать наукой, господин барон. В то же время она, несомненно, искусство, поскольку требует от человека не только знаний, но ещё и своего рода... вдохновения, назовём это так. Наука однозначна, она не даёт разных ответов на один и тот же вопрос: квадратный корень из двадцати пяти всегда будет пять — не шесть и не четыре. В дипломатии же решение задачи зависит от ловкости и сообразительности того, кому поручено её решить. А этому не научишься, если нет природного дара, так же как нельзя научиться сочинять музыку или играть на органе, не имея музыкального слуха.

— Вы правы, наверное. — Комтур[7] фон Беверн задумчиво покивал. — Я, к сожалению, не обладаю ни тем, ни другим... Никогда не понимал ничего в музыке и ещё меньше понимаю в дипломатии...

— Господин барон мог отказаться от этой миссии, — заметил юрист.

— Да, конечно... и не думаю, чтобы гроссмейстер так уж настаивал бы на моей кандидатуре. У ордена достаточно служителей, более привычных к такому роду поручениям. Но, видите ли, нас с беднягой Фюрстенбергом связывает давняя дружба... Я не простил бы себе, если бы не воспользовался возможностью хотя бы попытаться содействовать его освобождению. Хотя, с другой стороны... мне уже в пути пришло в голову, что вместо меня могли послать более искусного дипломата. Не исключено, что в конечном счёте я окажу Вильгельму медвежью услугу.

— Пусть это соображение не беспокоит господина барона. Не в обиду вам будь сказано, успех той или иной миссии не всегда зависит от личности того, кому номинально она поручена. Во главе посольства нередко ставят человека, выбранного не по его способностям и навыку дипломата, но единственно по знатности, по благородству происхождения, по близости ко двору — этим как бы воздаётся почёт государю той земли, куда направляется посольство. Московиты особенно мнительны и щепетильны в этих вопросах. К примеру, их нобили — бояре — почитают величайшим для себя оскорблением, если низший по древности рода сядет в совете ближе к царю, нежели он...

— Я слышал об этом. Не знаю только, можно ли бояр считать нобилями... в нашем понимании. Люди, подолгу здесь жившие, говорили мне, что у московитов просто нет нобилей как сословия, поскольку князь так же бесправен перед царём, как и последний мужик.

— Да, русские заимствовали эту систему от монголов. Князь, если пишет царю, обязан подписаться «твой раб такой-то», причём имя всегда приводится в уничижительном диминутиве: «Петрушка» вместо «Пётр», «Афонька» вместо «Афанасий»... По-видимому, каждый московит находит какое-то извращённое удовольствие в подчёркивании своего рабского состояния.

— Странный народ...

— Странный, — согласился юрист. — Но с ними можно вести дела. Касательно перспектив успеха вашей миссии, я хотел сказать, что вообще успех любых переговоров обычно определяется иными факторами. Здесь происходит двойное делегирование полномочий: оба государя доверяют решить вопрос — один своему послу, другой своему канцлеру, те же в свою очередь поручают основную работу своим юристам, референдариям и так далее. Поэтому пусть господина барона не тревожит мысль о недостатке опыта.

— Я понимаю: у вас он есть.

Доктор Лурцинг скромно прикрыл глаза.

— И что он вам подсказывает? — продолжал фон Беверн. — Вы думаете, Иоанн освободит магистра?

— Я бы не возлагал на это больших надежд. Дьяк, с которым мне удалось побеседовать после вручения верительной грамоты и посланий, говорит, что его царское величество крайне раздосадован тем, что кайзер[8] передаёт своё послание через служителей ордена, а не направил своего посла. Это, господин барон, как раз о том, насколько здесь щепетильны в таких вопросах.

— Мелочно щепетильны, — буркнул посол.

— Согласен, но... — Лурцинг сожалеюще развёл руками. — Русские говорят: в чужой монастырь не приходи со своим уставом. Впрочем, всё ещё может повернуться по-другому. Иоанн непредсказуем — магистра он держит в почётном плену, мало чем утесняя, ландмаршала же, приняв сразу по пленении милостиво, затем велел обезглавить...

— Я думаю, несчастный Филипп сам навлёк на себя царский гнев, — помолчав, сказал посол. — Он был истинный рыцарь, человек редкого в наше время прямодушия. Возможно, во время аудиенции что-нибудь им сказанное задело Иоанна, и этого было достаточно, чтобы благородного пленника казнили без суда, как проворовавшегося кнехта.