Государева крестница

Осмотрев и похвалив воеводе состояние детинца, он стал объезжать кромешные земляные укрепления вокруг слободок, благо распогодилось — непрерывные дожди сменило устойчивое вёдро, почти каждую ночь под утро примораживало, и к полудню прогретый нещедрым уже солнышком воздух благоухал грибной прелью из окрестных лесов и дымком палой листвы, сожигаемой рачительными огородниками на опустошённых грядах. Поездки были в радость, здесь забывались все московские мороки и загадки. Кто бы ни придумал, с какой целью сослать его сюда, Андрей уже был ему благодарен.

Кромешною обороной Коломна похвалиться не могла. Худо-бедно прикрытый с восхода и севера руслами Москва-реки и Коломенки, полуденной стороной город был открыт до самой Оки. Хотя до неё было недалеко, всего версты две, однако по левому берегу — переправившись повыше, возле Каширы — можно было дойти сюда беспрепятственно. Нерадиво отсыпанный земляной вал местами осел уже чуть не до трёхаршинной вышины, дубовые надолбы частью подгнили, немало их было уже и растащено слобожанами; крепкий некогда тын выглядел теперь старческой челюстью, где зубов раз-два и обчёлся. Перед таким «укреплением» задержаться было разве что ленивому.

Довольный тем, что смог отметить хоть маловажное, но всё же упущение, Андрей пошёл к воеводе, напустив на себя суровый вид. Тот, однако, был изрядно тёртый калач, многажды пуганный разными столичными наездниками и знающий, как с ними обходиться. Препираться отнюдь не стал, делал лишь плаксивое лицо и охотно соглашался со всем сказанным.

— Знаю, родимый, знаю, мне ли не знать, — поддакивал он с сокрушённым видом, — и мне ли не печься, ведь, случись что, не приведи Господь, голову-то с меня первого снимут — нешто я про то забываю! Да только что делать с этими иродами, ведь сколько разов велено: скотину на валах не пасти, надолбы не выкапывать, а им всё как горохом об стену. Стражников, што ль, на каждой версте ставить, так отколь я их наберу столько...

— А стрельцы на что? — спросил Андрей. — Вроде немало тут нашего брата понасобирали.

— Да не так уж и много, голубь, а главное — при деле они все, спроси вон у ихнего головы! Им и в кремле охрану нести, и улицы ночью караулить, места-то у нас дикие, разбойные, с заокской стороны какая только сарынь не норовит воровски прошмыгнуть... А коли не на службе стрелец, так попробуй ухвати его, у него ж и хозяйство тут — кто торгует, кто огородничает, кто рукомеслом каким кормится, — нетто пойдёт он задарма валы подымать! А с мужиками слободскими рядиться — так опять же, кто платить будет? Казна уж который год ни полушки не даёт...

— Ужо в Москве буду, поговорю там с кем надо, — сказал Андрей, напуская на себя важность.

Говорить об этом с кем бы то ни было он, понятно, и не собирался. Что толку? Кашкарову скажет, а дальше это никуда не пойдёт, полковник не хуже его знает, что разговорами делу не поможешь. А чем поможешь? Да леший его знает! Ничем, надо полагать. На скаредность казны, умеющей только тянуть с мест разные поборы да налоги, жалуются повсюду. Вот и в Курске тоже, этим летом, плакался тамошний воевода: не то что на работы денег не дают, а и стрельцам жалованье по три года не плачено — долго ли до греха? Отсюда и нерадивость к службе. Везде так! Дивиться ещё можно, что им в Москве платят хотя с задержками, но исправно.

Приписанный к «середним дворянам», Андрей получал оклад в пятьдесят рублей годовых. Деньги вроде бы и немалые, однако расходятся легко. Готовясь же к семейной жизни, он впервые задумался над тем, во что эта жизнь будет обходиться, и даже не поленился побродить по московским торжищам. Дороговизна снеди привела его в изумление: за кружку сметаны запрашивали деньгу, за фунт масла — аж целую копейку, за сотню яиц — алтын. Столько же — три копейки — стоила утка, а куру отдавали вдвое дешевле — за три деньги. Живность вроде не так уж и дорога, за рубль можно быка купить или три десятка овец, да ведь хлопот сколько с этой скотиной! Да, не диво, что простому «сыну боярскому» с годовым окладом в десять — пятнадцать рублей не прожить с женой и детишками без подсобного хозяйства...

В Ливонии и Литве, насколько удалось Андрею подметить, жизнь была не только вольнее, но и богаче. Как там жили мужики-землепашцы, он не заметил, это его не занимало, да он их почти и не видел, — вторгаясь на чужую землю, конница головного полка идёт намётом, оглядываться да разглядывать по сторонам некогда, а когда проходишь местами, занятыми пехтурой, то там обычно не увидишь уже ни изб, ни тех, кто в них жил. А вот в городках, взятых без особой порухи, можно было поглядеть, порасспрашивать, сравнить. И сравнение оказывалось не в нашу пользу.