Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII — начала XX века

Отдельные же священнослужители обладали реальным политическим авторитетом и могли существенно влиять на политику ханов, в том числе и на международном уровне. В качестве такового в посольской документации неоднократно упоминается Даин-Мерген-ланза — влиятельный священнослужитель, в свое время являвшийся духовным наставником Алтын-хана Шолоя-Убаши (нач. XVII в. — 1627 г.), который его «во всем слушал», а затем — и его наследника Омбо-Эрдэни, у которого, как говорили его приближенные русским послам, «с лабою [ламой. — Р. П.] все нераздельно»[82]. Как сообщал вышеупомянутый Я. О. Тухачевский, Даин-Мерген-ланза позволял себе даже публично выговаривать хану за его нежелание «шертовать» русскому царю, на что тот покорно отвечал, что ждал лишь его прибытия, чтобы совершить церемонию принесения шерти[83]. К этому священнослужителю московские власти даже отправляли отдельные посольства с официальными посланиями и дарами — например, в 1636–1637 гг. у него побывал сын боярский Бажен Константинович Карташев, а в 1638–1639 гг. — сын боярский Степан Иудич Неверов

[84]. В 1686 г. боярский сын Спиридон Ходоногов был отправлен к Ундур-гэгэну[85]. Тушету-хан Чахундоржи (1655–1698), принимая в 1677–1678 гг. посольство сына боярского Ф. Михалевского и подьячего Г. Шешукова, сам направил послов в ставку хутукты, т. е. Ундур-гэгэна[86]. Помимо самого Богдо-гэгэна официальные контакты с московскими дипломатами осуществлял «шанзаб», т. е. шанцзотба, официальный «управляющий делами» главы монгольской церкви[87]

. Наиболее влиятельные священнослужители также направляли собственных послов к московским властям, т. е. имели право осуществлять самостоятельные внешнеполитические контакты[88].

Однако стоит отметить, что русские дипломаты, столь много внимания уделившие статусу монгольских церковных иерархов, являлись современниками весьма влиятельных глав русской православной церкви — таких патриархов, как Филарет (1619–1633) и Никон (1652–1667), титуловавшихся не только патриархами, но и «великими государями». Есть основания полагать, что московские послы могли в известной степени проводить параллели между высшим духовенством Московского царства и современных ему монгольских государств, рассматривая деятельность буддийских церковных иерархов в тех же категориях, в каких действовали представители русского высшего православного духовенства. По-видимому, неслучайно вышеупомянутое отождествление И. Петлиным «кутуфты» с патриархом.

Также нельзя не упомянуть, что лишь после долгих лет дипломатических взаимоотношений московские посланцы осознали религиозную принадлежность монголов. Так, В. А. Тюменец в 1616 г. и Я. О. Тухачевский в 1635 г. стремились убедить Алтын-ханов «шертовать» «по своей мусульманской вере» «на куране» [Коране. — Р. П.]

[89], как и ряд последующих дипломатов. И лишь уже в 1670-е годы московские послы уже определенно сообщают о поклонении монголов «богом своим бурханом»[90].

Налоги, сборы и повинности.С вопросами государственного управления тесно связана еще одна сфера правоотношений — налоговая система монголов. Впрочем, сразу следует подчеркнуть, что московские дипломаты освещают ее весьма скудно. В посольской отчетной документации чаще всего речь идет о дани, которую московские власти хотели бы (хотя бы чисто формально) получать с монгольских вассалов. Соответственно, эти сведения могут помочь сформировать представления, в какой форме могли собираться налоги и в самой Монголии. Так, вышеупомянутый посол к Алтын-хану В. Старков упоминает, что Даин-нойон направил в Москву дань в виде 50 соболей «в козицах», восьми бобровых шкур, двух шкур «барса да ирбиса», двух шкур росомахи[91]

. Также есть упоминания, что в качестве дани направлялось серебро, которое специально закупалось для этой цели в Китае[92].

Есть сведения и о некоторых повинностях, которые несли монголы. Так, в статейном списке Ф. А. Головина упоминается, что монгольские вассалы китайских императоров должны были поставлять воинов для боевых действий империи Цин (в том числе и для нападений на русские пограничные крепости), к чему они, впрочем, были «зело склонны»[93]. Дипломаты, побывавшие у северных монгольских князей, сообщают, что ханы отряжали сопровождающих для них, что тоже можно рассматривать как своеобразную повинность[94].

Обращает на себя внимание отсутствие упоминаний московскими дипломатами почтовых станций, которые имели широкое распространение в Монголии в имперский период (XIII–XIV вв.), а также, как мы увидим ниже, и в период пребывания страны под маньчжурским владычеством, особенно в XIX — начале XX в. Судя по всему, к XVII в. в связи с феодальной раздробленностью почтовая система в Монголии исчезла, и правители не видели необходимости в ее восстановлении и поддержании.