Готы

Мир-миром, но вести хоть какую-нибудь войну было все же необходимо, поскольку остготы умудрялись, вследствие прогрессирующей лени и постоянных мелких усобиц, голодать даже в богатой Паннонии. Старый Тиудимир пал жертвой какой-то болезни в каком-то не поддающемся точной идентификации местечке, едва успев созвать дружинников к своему смертному одру и добиться от них присяги на верность своему любимому сыну и наследнику Теодориху, который уже в возрасте Зигфрида (по выражению Бирта) покрыл себя воинской славой в боях с «ромеями» и с готами Страбона (напоровшегося в конце концов на копье в 481 г.)[492]. Он был достаточно хорошо знаком с греко-римским миром, чтобы не пытаться в приступе бешенства разрушить его, как это делали другие «варвары». Короче, он был самым лучшим (во всяком случае, среди уцелевших на тот момент Амалов), и потому Теодорих в 474 г. (по мнению Людвига Шмидта, в 471-м) стал владыкой остготов вопреки интригам своего «заклятого друга» и тезки Страбона.

Первый вопрос, на который Теодориху необходимо было найти незамедлительный ответ, заключвлся в следующем: где его верный остготский народ мог найти, во-первых, добычу и, во-вторых, землю? Причем, по возможности, землю, которую готам не пришлось бы обрабатывать самим и на которой им не пришлось бы самим вести хозяйство. Ибо за два с половиной века почти непрерывных скитаний, перемежающихся бесконечными вооруженными схватками разного масштаба, готы, очевидно, утратили все качества мирных крестьян, которыми, конечно, обладали в период своего пребывния в «Скандиии», на острове Готланд или в дельте Вистулы. И потому Теодорих обратил свой взор на Италию.

Дело было в том, что на Апеннинском полуострове неизбежная в условиях разложения Римской «мировой» империи и все большая интеграция германцев (или, если угодно, германизация) достигла к описываемому времени своего апогея. Теодорих извлек из сложившейся ситуации необходимые уроки. Странным образом в Италии пользовались большим влиянием два «обломка» былой гуннской державы, два бывших приближенных «Бича Божия» Аттилы.

Один из них, Орест, служил в былые годы при дворе гуннского «царя-батюшки», если можно так выразиться, по дипломатической части, выполняя роль главного толмача-переводчика и одновременно «начальника протокольного отдела», а также «юрисконсульта службы внешних сношений». Это Орест перебрался от гуннов в Равенну, где благодаря своим приобретенным еще со времен службы гуннам связям смог подчинить своему влиянию германские наемные войска, провозгласившие, по указке Ореста, его сына Ромула (западно)римским императором.

Другой бывший приближенный и советник Аттилы – гунн Эдекон – был особо доверенным лицом «Бича Божия». Именно Эдекон не раз успешно возглавлял гуннские посольские миссии в Константинополь и разоблачил организованный «ромеями» (с ведома императора Востока Феодосия II)[493] заговор на жизнь гуннского царя (для вида согласившись принять в нем участие). Верный гунн спас жизнь Аттилы (хотя в случае своего реального, а не притворного, участия в цареубийстве мог бы несказанно обогатиться и получить высокий пост в Новом Риме). В благодарность Аттила назначил Эдекона правителем германского племени скиров. Верный гунн взял в жены скирскую княжну (или царевну), родившую ему (наряду с другими детьми) сына по имени Одоакр (Отокар, Оттокар, Отакар, Отакер, Одоакер, Одоацер). Этот энергичный, рослый, «беспощадный к врагам Рейха» полугунн-полугерманец вступил в ряды телохранителей (западно)римского императора и дослужился до начальника всех германских «федератов» на западноримской службе, подчинив себе таким образом единственную реальную военную силу в тогдашней Италии. В битве при Папии[494]

Одоакр разбил Ореста, убил его и сослал 15-летнего сына убитого советника Аттилы – Ромула Августа (прозванного римскими насмешниками «Августулом», т. е. «Августиком», «Августишкой») – в Кампанию, предварительно низложив его с (западно)римского престола. Из уважения к традициям – не собственным распоряжением, а указом римского сената.

«Одоакр был первый варвар, царствовавший в Италии над народом, перед которым когда-то преклонялся весь человеческий род» (Гиббон).