Говори

Не нравятся мне дамы, которые молодятся. Не в смысле одеваются не по возрасту – нет, на это у нее хватает чувства внутренней самоцензуры и интеллекта. Она из кожи вон лезет, чтобы домолодиться до моего состояния – отбросить лет эдак тридцать пять. Как ей кажется. Дойти со своей ого какой высоты до примитива молодого человека, за которого все решают гормоны.

Растягивает обрюзгший рот, чтобы убедить меня в том, что не стоит так воспевать автократию. Что от тоталитаризма до фашизма один шаг. Что дело, мол, тут даже не в том, что никто в своем уме это не одобрит и не пропустит, а в том, как именно и в какой позе я не прав.

Вы, молодежь, совсем не знаете, что такое Великая Отечественная война, – говорят нам с бессильным раздражением, прикрытым снисходительной улыбкой, снова и снова. Доходят в своем желании сохранить хоть что-то, что было хорошего в прошлом, перетащить это в настоящее и прочно это нечто в настоящем укрепить, да так, чтобы и на будущее хоть чуть-чуть, а хватило. В этой невнятной гонке сначала появляются георгиевские ленточки на Девятое мая, а потом эти ленточки печатают на водке и этикетках мороженого, вплетают их на заводах в летние шлепанцы-сланцы, повязывают на выхлопные трубы автомобилей.

– Позор, – расстроенно комментирую я.

Научница удовлетворенно кивает: показалось ей, бедной, что это я с ней согласен. Хотя что именно она мне проповедовала, я точно сказать не могу – думал о проклятых ленточках, дошедших до абсурда в своем патриотизме.

Тычет в меня моей же работой. Приказывает читать. Вслух. Я расстроен. Нет, я люблю приказы, я даже не против, чтобы мне кто-то что-то приказал, только не свита та петля – сколько ни смотрю и ни высматриваю, не вижу я человека, у которого бы это выходило не жалко и не смешно. Рядом не стояло.

Но все-таки приходится читать.

Антиутопия ставит под сомнение саму возможность позитивного воплощения любого интеллектуального преобразовательного проекта. В отличие от обращенной в основном в настоящее и прошлое утопии, антиутопия чаще всего обращена в будущее. Общественная модель, в которой существует автор, – это своеобразная точка отсчета, сильно улучшенный образец этой модели – утопия, максимально пессимистичный вариант – антиутопия.

В узком смысле антиутопия это тоталитаризм и диктат, в широком – абсолютно любое общество, в котором возобладали негативные тенденции развития.

– Да, и что? – говорю наконец я, погрузившись в собственный текст.

– У вас дипломная работа о капитализме как о преобразовательном проекте общества, – сердится она.

Думает, что я совсем тупой.

– Да, так и есть, – я совершенно с ней согласен.

– И где? Где это все? Там у вас в конце малюсенькая приписка в один абзац. Евгений, ну что же вы, в самом деле, – за дурочку меня принимаете? Против кого вы бунтуете? Против кафедры? Я вас умоляю, мы же вам не враги.

Перевести дух и снова на амбразуру. Тургенев был бы в восторге от такого конфликта поколений.

– Женя, перепишите работу и сдайте мне, ну… хотя бы до конца недели. Эту я не приму. Семьдесят страниц наивного воспевания авторитарных структур чуть ли не в стихах. И маленькая приписка в конце работы. Причем в корне неверная и бог весть откуда списанная.

Она устала.

– Но она же там есть, – пожимаю плечами.

Задумываюсь о том, как по-разному пройдет сегодня вечер у каждого из нас. Она вернется домой, в свою однушку в спальном районе, одинокая и пустая, нет, конечно не к сорока кошкам, но готовить ужин ей некому. Рано ляжет спать, излив на себя предварительно целую линейку средств с пометкой «50+», что займет у нее минимум полчаса, так как все надо делать в определенной последовательности и после каждого средства следует выжидать определенное время. Включит радио, чтобы уснуть под монотонное бубнение какой-нибудь правонаправленной до рвоты ночной радиопередачи.

Она проснется раньше, чем положено по будильнику, потому что слишком рано легла, мечтая, чтобы этот день поскорее закончился.

Меня раздражает ее твердолобость – разве не лучше бы она себя чувствовала, если бы у нее в жизни были звонки подъема и отбоя, если бы не надо было нести этот невыносимый для нее груз ответственности за собственное не вполне счастливое существование? Если бы она была крохотным винтиком огромного механизма, разве не гордилась бы она принадлежностью к этой системе? Не спала бы спокойно?