Ее бы кто-нибудь имел. Возможно, не тот, кого бы она хотела видеть в этой роли, но имел бы, и этого вполне хватало бы, чтобы перестать ненавидеть себя, стоя перед зеркалом и выискивая новые морщины.
Я сегодня вернусь в огромную пустую квартиру в самом сердце уставшего от перекроек города, квартиру, где мы не зажигаем свет в комнатах, в которых не живем.
Младший брат заснет сегодня счастливым и довольным, потому что у него, в отличие от этой великовозрастной наивной девочки, есть принадлежность к той самой махине, он, Игорь, – винтик механизма, не вполне ему понятного и пугающего, но, боже, как же кайфово никогда ничего за себя не решать! Заснет уверенный в своей непобедимости, в том, что завтра он проживет день не зря, потому что я точно скажу ему, что и в какой последовательности следует делать.
При капитализме производство носит общественный характер, но присвоение результатов этого производства, как и контроль над средствами производства, существует в частной форме.
Капитализм как интеллектуальный проект способен преобразовать целое общество, наравне с такими интеллектуальными преобразовательными проектами, как социализм и фашизм.
При этом, реализованный в современной Америке, капитализм является не демократией (власть каждого), а тем же классовым обществом (власть большинства), где власть элиты находится под прикрытием власти большинства.
Игорь всегда просыпается с большим трудом. Более того, он ухитряется, проснувшись и сходив, например, в туалет, преспокойно лечь и досмотреть сон с того самого места, на котором его прервали.
Игорь проспит все на свете, счастливый в своей личной утопии.
Стареющая кандидатка наук проснется задолго до будильника, и на нее снизойдет нагло и привычно – как к себе домой – омерзительное и родное чувство пустоты, не-принадлежности к чему-то.
Насчет меня все чуть прозаичнее. То, что приходит ко мне по ночам, – это даже не бессонница, это какое-то патологическое не-спанье, которое я уже так задолбался анализировать, что просто смирился.
2
Dys – Неправильный
Тем летом отец отправил нас с мамой в Крым. Не помню, какой год, помню, что советские автоматы с газировкой хоть и редко, но попадались на улицах. И помню обвал рубля – панику у местных и отдыхающих, закрытые обменники валюты. Но это не важно.
Мне было лет двенадцать, и я должна была впервые увидеть море. Но это все тоже не важно.
Мы приехали чуть раньше, до начала сезона. Я видела, как воздвигаются палатки на набережной, как сколачиваются вывески, как улицы, на которых не было ничего, заполняются продавцами и проспектами с экскурсиями, как варится кукуруза, а в большие переносные контейнеры накладываются пирожки, чтобы потом можно было разносить их по пляжу.
Потом, когда я вырасту, я отмечу, что если ты не спал всю ночь, рассвет для тебя начнется не с той стороны – болезненный переход ночи и дня выворачивается наизнанку, и между теми, кто уже встал, и теми, кто еще не ложился, та еще разница, на самом деле.
А тогда, в том городишке, я смотрела, как пустая длиннющая коса, как колбаса под ножом, делится на отрезки, выдвигаются ограждения – каждая зона принадлежит своему санаторию, как раскладываются лежаки –
Если бы мы не приехали раньше, я бы не заметила этого. Я была бы как все. Но я уже тогда была выше этого. Выше многого. И окончательно добила меня та картина. Она была почти такая же настоящая, как картины моего отца. Мастеру, который пытался продать ее, было так же тяжело, как и мне, только в сто раз тяжелее – он же был «давай я буду продавцом, а ты – покупателем. А я смотрела и смотрела». Картина называлась «Многоярусный мир», и там по ступенькам, ведущим вниз, поднимались наверх тени злых ангелов.