Грачев — «Центру»

25 июня у меня снова случилась оказия побывать в Москве. Но дома брата не застал. Оставил записку с сообщением о моем переводе в Козельск. И уже там получил от Николая письмо, датированное 27 июня 1942 года.

Вот они, дорогие сердцу странички:

«Дорогой братец Витя!

…Я все еще в Москве, но в ближайшие дни отправлюсь на фронт. Лечу на самолете. Витя, ты мой любимый брат и боевой товарищ, поэтому я хочу быть с тобой откровенным перед отправкой на выполнение боевого задания. Война за освобождение нашей Родины от фашистской нечисти требует жертв. Неизбежно приходится пролить много своей крови, чтобы наша любимая Отчизна цвела и развивалась и чтоб наш народ жил свободно. Для победы над врагом наш народ не жалеет самого дорогого — своей жизни. Жертвы неизбежны. И я хочу откровенно сказать тебе, что очень мало шансов на то, чтобы я вернулся живым. Почти сто процентов за то, что придется пойти на самопожертвование. И я совершенно спокойно и сознательно иду на это, так как глубоко сознаю, что отдаю жизнь за святое, правое дело, за настоящее и цветущее будущее нашей Родины. Мы уничтожим фашизм, мы спасем Отечество. Нас вечно будет помнить Россия, счастливые дети будут петь о нас песни, и матери с благодарностью и благословением будут рассказывать детям о том, как в 1942 году мы отдали жизнь за счастье нашей горячо любимой Отчизны. Нас будут чтить и освобожденные народы Европы… Нет, никогда наша земля не будет под рабской кабалой фашистов. Не перевелись на Руси патриоты, на смерть пойдем, но уничтожим дракона!..

Твой брат Николай».

…Вечером 25 августа 1942 года на подмосковном аэродроме группа десантников готовилась в дальнюю дорогу. Когда до вылета их Ли-2 оставалось совсем немного, к ним подошел высокий, стройный молодой человек в комбинезоне и представился:

— Грачев, Николай Васильевич. Так, значит, полетим вместе?

— От него так и веяло спокойствием, выдержкой и уверенностью, — рассказывает бывший парторг роты Александр Данилович Середенко. До войны Середенко работал в Здолбунове дежурным по отделению дороги и теперь направлялся в знакомые места. — Двадцать часов. Командир корабля И. Н. Владимирцев посмотрел на часы и сделал знак занимать свои места. С большинством я был хорошо знаком. Вместе проходили подготовку в лагере под Москвой. Пристальней поглядываю на новенького. Кто он, что за человек? По всему видно — бывалый. Сидит около окна, спокойный, собранный, и сосредоточенно думает о чем-то своем.

Славный был человек. Он и сегодня у меня перед глазами. Должны были мы той ночью преодолеть более тысячи километров. Летели, стараясь обойти самые опасные места. Но все же под Киевом самолет был схвачен перекрестными лезвиями прожекторов. Нас засекли вражеские зенитки. За бортом послышались разрывы снарядов. Ребята притихли, что ни говори, удовольствие не из приятных. И здесь вдруг сквозь рев моторов и стрельбу послышался бодрый голос Николая Васильевича:

— А ну, хлопцы, не падать духом! Чего носы повесили? Давайте лучше споем!

И приятным голосом запел: «Вставай, страна огромная…»

Вначале разрозненно, а потом все более слаженно мы подхватили песню: «…вставай на смертный бой», словно забыв о том, что творилось вокруг… Тревожно всматриваемся в ночную мглу. И наконец где-то далеко внизу замигали долгожданные огоньки костров, образующие заветный «конверт» — опознавательный знак, — и вдобавок к ним зелененький огонек фонарика, так хорошо знакомый мне, бывшему железнодорожнику, — сигнал «путь открыт». И никто из нас не догадывался в тот момент, когда Николай Васильевич прыгал навстречу партизанским кострам, что был свидетелем знаменательного прыжка в легенду, которой народ вскоре окружил имя этого отважного человека.

…Кузнецов подошел к костру в промокшем комбинезоне, в одном сапоге: приземляясь на парашюте, он угодил в болото. Нисколько не смущаясь своего вида, четко доложил командиру:

— Грачев, прибыл в ваше распоряжение!

Догорающее пламя осветило твердый подбородок, прямой нос, веселые светлые глаза.

Н. И. Кузнецов довольно скоро освоился в новой обстановке и стал готовиться к делу.

В чужом мундире

Так повелось, что, рассказывая о работе разведчика, принято особое внимание уделять наиболее героическим эпизодам и подвигам. Что ж, такое стремление вполне оправданно. Подвиг есть подвиг. Вместе с тем относительно разведки в это безусловное во всех других случаях положение необходимо внести серьезную поправку. Дело в том, что само по себе пребывание советского человека во вражеском окружении, с документами на чужое имя, с чужой биографией, да еще и в чужом мундире, требует такого напряжения всех физических и духовных сил, которое в другой обстановке сопровождает только самые героические поступки.