Грачев — «Центру»

Первое свидание Пауль Зиберт назначил Вале в скверике на Парадной площади. Она должна была минут пятнадцать посидеть, а если бы он не пришел, ждать другой встречи. Вот прошло обусловленное время, а Зиберт не появился. Надо уходить. Валя поднимается и не спеша идет вдоль скамеек, на которых и гражданские, и военные. Поравнялась с офицером, казалось бы углубившимся в чтение. Но что это? Вот он опускает газету, и она узнает: это же он, Зиберт! Боже мой, как он не похож на того милого Николая Васильевича, каким она привыкла его видеть в лесу! Он поднимается навстречу:

— Гутен морген, фройлен!

От неожиданности Валя растерялась и что-то забормотала по-русски…

— Фройлен, вы забыли, что я еще не успел изучить местный язык. Будьте добры, говорите по-немецки. Я вас совсем не понимаю, — обратился он к ней совсем спокойно по-немецки.

Взяв себя в руки, Валя сказала две-три фразы по-немецки, но потом не заметила, как снова перешла на русский язык.

Тогда Николай Васильевич наклонился к ней и прошептал на ухо:

— Прогулка отменяется. Идем на квартиру.

Девушка казнила себя за невыдержанность. Но урок не прошел зря. Очень скоро она стала верной и надежной помощницей разведчика.

— Было очень нелегко, — вспоминает Валентина Константиновна, кавалер ордена Ленина, ныне почетный гражданин города Ровно, — сложные ситуации, трудные мгновения. И очень часто всех выручала железная выдержка, изобретательность Николая Ивановича.

Однажды у нас дома мы попали в облаву фельджандармерии. Эти «цепные псы» были страшны каждому. Тем более, что до этого тщательной проверке Пауль Зиберт еще не подвергался. Грозила немалая опасность.

Впервые за время нашего знакомства я заметила, что он взволнован не на шутку. Но не растерялся и очень умело разыграл такую сценку. Снял мундир и повесил его на стуле так, чтобы от дверей были видны все его регалии. Положил так, чтобы было незаметно для патруля, пистолет и гранату, а сам развалился на диване. Как только жандармы открыли дверь в нашу комнату, Пауль Зиберт вскочил на ноги и обрушил на них поток отборной солдатской брани:

— Да как вы смеете врываться в комнату, где отдыхает офицер-фронтовик! Да вы такие-переэтакие… — И так далее и тому подобное.

Это была настоящая психологическая атака.

Жандармы пробормотали в свое извинение что-то невнятное и, даже не взглянув на документы «офицера-фронтовика», удалились.

И вот тогда Николай Иванович тяжело опустился в кресло, вытащил из кармана платок, вытер холодный пот, выступивший у него на лбу:

— Да! Это мгновение стоило мне немало… Извини, Валюша, за все, что тебе довелось здесь услышать…

Это было единственный раз, когда его оставило самообладание. Но не за собственную жизнь вспыхнуло это волнение. Жалко было погибнуть из-за такой случайности, не успев еще ничего сделать.

— У Зиберта не было повода обращаться в какое-либо военное или гражданское учреждение без риска разоблачения, — вспоминал заместитель командира по разведке А. А. Лукин, — потому что при всем высоком качестве его документов они все же были чистой фикцией. Поэтому главными объектами его деятельности на первых порах стали места, где немецкие офицеры проводили свое неслужебное время: лучший ресторан города «Дойчегофф», ресторан на вокзале, казино, кафе, магазины, куда местным жителям вход был воспрещен.

Порой источники информации Кузнецов находил при довольно неожиданных ситуациях. Как-то в маГазине, где Пауль Зиберт был постоянным покупателем, хозяин на любезное замечание господина офицера о том, что у него в лавке всегда все свежее, расплывшись в благодарственной улыбке, доверительно сообщил, что разрешение на торговлю он заработал у «самого» доктора Йоргельса — шефа службы безопасности в Ровно — в обмен на ценную информацию. Потом Зиберт застал в лавке дружка хозяина, такого же гестаповского прихвостня. Тот, не в меру разболтавшись, доверительно сообщил «офицеру-фронтовику», что знает и других, таких, как он сам, верных слуг гитлеровцев, сказал и о том, что в одном из партизанских отрядов у гестапо есть свой человек, некто Васильчевский, который сумел стать связным между партизанами и городскими подпольщиками.

Страшная новость немедленно была передана в отряд. А оттуда в «Центр» ушло сообщение с приметами агента-провокатора. Враг был разоблачен и обезврежен.

Особую радость доставляли разведчикам дни, когда они могли воочию убедиться в действенности своих сообщений, отправленных в «Центр». Так было, например, с такой радиограммой: «2 февраля 1943 года. На аэродроме в 8 километрах от города, на хуторе Малые Омельяны, базируется более 100 боевых и транспортных самолетов».

А через несколько дней, сотрясая все вокруг, советские бомбардировщики стерли с лица земли гнездо гитлеровских коршунов. Этот бомбовый удар как праздничный салют звучал в сердцах Кузнецова и его товарищей.