Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

Через несколько минут она ввела меня в дежурную аптеку. В помещении было глухо и полутемно. За барьером одиноко сидел очень древний человек с выбеленными сединой, неживыми волосами и обрабатывал рецепты. Женя приблизилась к стеклянному окошечку.

Старичок молча и с сочувствием посмотрел на нее сквозь выпуклые очки.

— Нет ли у вас какой-нибудь примочки или мази?

— Где у вас боль? В пояснице, в коленках?

— Нам от ушибов что-нибудь, — сказала Женя тихо и покосилась на меня.

Аптекарь приподнял очки на лоб. Бледное, высушенное личико его оживилось понимающей улыбкой.

— У современных молодых людей кулаки намного крепче мыслей. К такому выводу пришел я к концу своей жизни. Практика… Одного не могу постигнуть: наука превосходит самое себя. Не кулаками же движется она, скажем, в космос. Очевидно, я допустил просчет в своих выкладках. Но возвращаться искать ошибку нет времени, не успею. Мой внук уверяет, что я отстал от жизни. Наверное, в этом есть логика. Он мальчик смышленый, талантливый. Между прочим, комсомолец. Аптечное окошечко, я вам скажу, не высокий пост для наблюдения жизни. Не с мечтой люди идут сюда, а с недугами, с ушибами. Я сейчас приготовлю компресс из бодяги.

Белый одуванчик головы его качнулся к двери. Старичок принес на блюдце серую пахучую массу.

— Поухаживайте, милая девушка, за своим кавалером. Наложите это на бинт, вот так, и — к ушибленному месту. Надеюсь, цвет лица изменится к лучшему…

Женя завязала мне глаз. Сразу стало легче, не столько от снадобья, сколько от ее пальцев, легко прикасавшихся к моему лицу, к волосам. Она отступила от меня на шаг и кивнула головой.

— Вы напоминаете адмирала Нельсона. Правда, доктор?

Белый пух на голове старичка шевельнулся, как от дуновения ветерка. Старичок тоже поддался обаянию девушки.

— От вас веет романтикой, Алеша.

— Бодягой, — поправил я и усмехнулся.

— Спасибо вам, доктор, — опять польстила старичку Женя. — До свидания…

— Будьте счастливы, дети. — Аптекарь маленькими шажками пробежал к выходу, провожая нас.

Мы двинулись вдоль бульвара.

— Какой милый старикашка! — сказала Женя. — Сидит, что-то там составляет… Он так похож на одуванчик, что мне хотелось подуть на него. — И вдруг засмеялась, запрокинув голову. — Бодяга! Ужасно глупо и смешно!..

Женя развеселилась. Она вскакивала на пустые скамейки, кружилась, убегала далеко вперед, звала меня за собой. Я невольно заразился ее дурачеством. Вот она остановилась возле памятника Гоголю, церемонно поклонилась.

— Здравствуйте, Николай Васильевич! Много же вы доставили нам горьких хлопот: не терпелось убежать погулять, а тут надо было читать вашу скучную книжку «Мертвые души». Почему это все книжки, которые надо читать по обязанности, кажутся скучными?.. Учились в школе — не могли дождаться, когда закончим. А пришел конец — испугались: впереди одни беспокойства, нужно устраивать свою судьбу, думать о себе всерьез. А в школе было весело. Изобретали всяческие проделки, устраивали спектакли…

Я тоже вспомнил свою школу.

— В последний раз мы ставили «Горе от ума».

— Вы играли Чацкого?

— Да.

— А я Софью.

Женя отбежала за скамейку и голосом слуги произнесла: «К вам Александр Андреевич Чацкий!»

Я подлетел к Софье.

— «Чуть свет — уж на ногах, и я у ваших ног!»

В этом месте во время репетиций мы, «Чацкие», целовали девчонок, игравших Софью, в губы — со встречей! — приводя их в смущение и вызывая веселье ребят. Я и сейчас, дурачась, хотел так сделать. Но я забыл, что здесь не школа и передо мной — не одноклассница. Женя отвернула лицо.

— Это жульничество, — сказала она суховато. — У Грибоедова ремарка: «С жаром целует руку».

— У нас, наверно, была другая редакция комедии.

— Я не хочу играть по другой редакции.

Мы пересекли Арбатскую площадь, непривычно пустынную в этот поздний час. Одинокий, как бы забавляясь сам с собой, озорничая от скуки, метался в светофоре огонек, — то в одно окошко заглянет, то в другое. Беспрепятственно проносились редкие автомобили…

Минуту назад такая простая, общительная, Женя — я это сразу почувствовал — отдалилась от меня, точно одумалась, и замкнулась в свой мир. Шагала рядом молчаливая, строгая и чужая. Я угадывал, что в ней происходила какая-то борьба, она чему-то сопротивлялась. Возможно, мою выходку с поцелуем нашла неуместной и даже нахальной.

«Идиот! — ругал я себя. — Более бездарной шутки нельзя было придумать!»

На Суворовском бульваре Женя чуть было не упала — споткнулась о камень или о корень. Села на скамейку и сняла босоножку.

— Ну что это такое! — воскликнула она плачущим голосом. — Стоит только надеть хорошие туфли — непременно каблук отлетит. Как назло!

Я рад был случаю снова завоевать ее доверие.

— Ничего страшного. Сейчас починим. — Я взял у нее туфлю, нашел осколок кирпича и отодвинулся к решетке. Укрепив туфлю на железном столбике, я ударил по каблуку, потом еще раз, посильнее, — и тоненький каблучок переломился пополам.

— Что вы там возитесь? — Женя прихромала ко мне. — Готово?

— Готово, — сказал я упавшим голосом.

— Да, сапожник…