Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

Невеселый взгляд отца скользнул по комнате, по лицам сыновей и невесток.

— Тесновато у нас, это верно. И нерадостно, хотя и шумно. Шума хоть отбавляй. Делай, как тебе лучше… — И замолчал, отчужденный, задумался.

— Мне пора… — Женя казалась озабоченной и утомленной, точно получила непосильно тяжелый жизненный урок. — Спасибо…

Выходя, я услышал завистливое восклицание Семена:

— Где он подцепил такое чудо!

На шатком деревянном крылечке Женя обхватила столбик, поддерживавший навес, прижалась к нему щекой.

— Зачем ты так сделал? — глухо спросила она.

— Не знаю. Я люблю отца. — Меня душила злоба на себя, на свою слабость. — А себя ненавижу! Всех ненавижу!.. Пойду работать, поступлю в вечерний институт, тогда все расскажу.

— Нет. — Женя оттолкнулась от столбика. — Расскажи сейчас. У тебя такой хороший отец. Как ты мог ему солгать! Иди. А не пойдешь, сама пойду и расскажу.

Я повиновался — это был самый ясный и человечный выход.

Отца за столом уже не было. Синий дымок взвивался над ширмой. Отец, сгорбившись, сидел на кровати и курил. Я присел рядом.

— Папа, я обманул тебя. Прости меня, пожалуйста…

— Я догадался, сынок… — Он выдохнул едучий дым. — Служба в армии, выходит, не в счет… Не помогла.

— Таких, как я, солдат, много, папа.

— Понятно… Ну, ты не падай духом, веры в себя не теряй. Остальное все приложится… Ты к хорошему тянешься, это меня радует больше всего…

Глаза мои обожгли слезы: шел утешать, а получил поддержку. Я соскользнул с кровати, встал на колени, схватил руку отца, широкую, жесткую, с узлами на пальцах — в детстве она часто касалась вихрастой моей головы, — и прижал ее к своим губам. Затем выбежал на крыльцо.

Женя ждала. В полумраке глаза ее мерцали. Она была взволнована больше, чем я.

— Сказал?

Я молча кивнул.

Женя заговорила быстро, точно оправдывалась передо мной:

— Знаешь, из меня тоже ведь плохой строитель выйдет. Но мама хочет, чтобы у меня был диплом. А на самом деле она собирается сделать из меня певицу — голосишко у меня обнаружился… — Женя пыталась мне внушить, что и она от меня ушла недалеко.

Я же думал, что моя беда на много месяцев, а может быть, и лет сократила расстояние между нами. Она сблизила нас.

Мы посмотрели друг другу в глаза, долго, пристально, и взялись за руки, прежде чем начать путь по Москве…

6

ЖЕНЯ: Мама забеспокоилась всерьез: я опять вернулась домой перед рассветом.

От Таганской площади мы спустились к Яузе, прошли вдоль нее и через мост двинулись по набережной Москвы-реки. Невозможно сосчитать, сколько раз мы останавливались. Сделаем три шага и опять задержимся, облокотимся на гранитный парапет и смотрим вниз, на воду. В ней шевелились мохнатые желтые светляки — отражения фонарей.

По всей набережной, привороженно склонясь над парапетом, немо стояли пары. Другие отрешенно брели вдоль реки. Они, как тени, проплывали мимо нас, не вторгаясь в наше уединение. Нет ничего прекрасней одиночества двух. Мудрый и добрый бог выдумал его и подарил людям как счастье. Оно легко отрывает нас от земли и уносит куда-то в иные миры, к звездам…

Мы поднялись на Красную площадь. На Спасской башне пробили часы. Двенадцать. Раньше при этом звоне я летела бы вспугнутой птицей домой, к маме! Теперь же звон парил в воздухе, как незримая стая, ничуть не тревожа меня.

Возле гостиницы «Москва» мы по ступенькам сбежали в тоннель и выбрались на улицу Горького. На Пушкинской площади свернули на бульвар и долго шли по боковой затененной дорожке.

Потом мы стояли в сквере под нашим деревом. Казалось, мы провели вместе целую вечность, и все было мало. Я ни капельки не устала…

Мое окно светилось, мама не спала, ждала. Но я не торопилась, мне было все равно.

Я знала, что Алеше нелегко; но он не жаловался. За весь вечер лишь один раз вырвалось у него с веселым изумлением:

— Подумать только, Женя, иным все дается легко, без усилий! Опытные руки натаскивают с детства, как щенят, прививают чутье, правила обхождения: сладкую улыбку и наглость, подхалимство перед влиятельными и хамство с нижестоящими. Где не пролезет — протолкнут. Со скрипом, но протолкнут. Обязательно протолкнут! — Алеша вдруг улыбнулся простовато и широко. — Но я им не завидую, Женя. Нет, не завидую. Они — не пример для подражаний. Свои двери я открою сам, пройду в них честно, без скрипа. Я своего добьюсь, Женя. Я не сдамся!

От обиды он немножко преувеличивал, его никто не вынуждал сдаваться. Он был хорош в те минуты: в темных зрачках горели колкие искры. Губы плотно сжаты. Меня тянуло прижаться к ним губами, до испуга тянуло.

— Ну, я пойду, Алеша, — в третий раз прошептала я, оглядываясь на огонек в окне.

Алеша улыбнулся.

— Иди. — Он знал, что я не уйду. И я по-прежнему держалась за его руку выше локтя. Потом он, склонясь, бережно и властно поцеловал меня. На миг у меня оборвалось дыхание, и я ощутила на своей груди гулкие удары его сердца.

Он разомкнул объятия, и я тихо пошла через улицу к дому…