Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

— Может быть, отложим сегодня? — Я заискивающе улыбнулась учителю.

Сигизмунд Львович вскочил, вспылив, глаза его округлились и как будто порозовели.

— Опять? Нет, сударыня, я не намерен совершать такие путешествия, чтобы услышать ваше очаровательное «отложим»! Извольте заниматься. — Он покосился на маму и недовольно пошевелил усиками.

Мама оторвалась от бумаг, взглянула на меня поверх очков и уронила сдержанным голосом:

— Евгения…

Я прекрасно знала, что может последовать за этим медленно произнесенным словом, и поспешно обратилась к учителю:

— Ну, пожалуйста, Сигизмунд Львович…

Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила…

И эта злосчастная урна, и мой голос, оплакивающий ее, надоели мне до чертиков!

Сигизмунд Львович резко оторвал пальцы от клавишей и опять вскочил.

— Что с вами? Вы совершенно не слышите, что поете! — Он в изнеможении сел и, ослабив узел галстука, расстегнул ворот рубашки.

Я виновато улыбнулась:

— Простите…

Мама строго, все так же пристально наблюдала за мной поверх очков, пыталась догадаться, что со мной происходит. Сигизмунд Львович повернулся к инструменту и попросил:

— Пожалуйста, Женя, повнимательнее…

В это время в зал вошел папа. На свете, наверное, нет человека более красивого, чем мой папа, добрый, застенчивый мой генерал с синими глазами и седой головой. Громадный, он очень осторожно, на цыпочках, чтобы не производить шума, направился к маме. Сигизмунд Львович, заметив его, встал и поклонился.

Воспользовавшись паузой, я подбежала к папе, закинула руки ему за шею и шепнула, поцеловав в щеку:

— Папа, ты меня любишь?

Он по-солдатски вытянулся, руки по швам, и отчеканил — он не был лишен юмора:

— Так точно, люблю! Зачем вам мое признание?

— Просто захотелось заручиться твоим расположением.

Мы рассмеялись. Мама с осуждением покачала головой:

— Как дети!..

Папа понял, что помешал занятиям, кивнул учителю:

— Извините, Сигизмунд Львович. Ухожу…

Мама вышла из зала следом за папой. Я вернулась к учителю и посмотрела на часы, стоявшие на камине. «Урну с водой уронив», — запела я. Вдруг голос мой дрогнул и оборвался — в прихожей зазвонили. Мама вернулась за бумагами.

— Кто пришел? — спросила я.

Мама равнодушно ответила:

— Молочница.

И ушла.

11

АЛЕША: После того как я позвонил, пришлось подождать. С крылечка сошла женщина и, шаркая по цементной дорожке огромными, не по ноге, ботинками, затрусила к калитке. Была она простоволосая, лицо в лукавых морщинках, взгляд острый, плутовской. «Должно быть, Нюша», — подумал я. Мне о ней часто рассказывала Женя.

Нюша отворила калитку настолько, чтобы я мог пролезть в нее боком, затем быстро захлопнула и повернула ключ. Заметив у меня цветы, она хмыкнула.

— Ну и букет у тебя, парень, — курам на смех! Кинь его, я нарву своих…

По обе стороны дорожки росли гладиолусы, флоксы, пышные, свежие, яркие. А дальше, на площадке перед самыми окнами дома, цвели розы…

— Не надо, — сказал я Нюше.

Она опять хмыкнула.

— Скажите пожалуйста, какой гордый! Иди, иди. Сейчас с тебя гордость-то сшибут… — И юркнула в дверь впереди меня.

В передней меня встретила мать Жени — Серафима Петровна, крупная женщина в темном костюме. Некоторое время мы смотрели друг на друга — я стесненно, с неловкостью, она проницательно и оценивающе. До сих пор мне не встречались лица такой силы и выразительности: огромные глаза, короткий, чуть широковатый, но ладный и энергичный нос и негритянского склада губы точных, красивых очертаний.

— Здравствуйте! — Она протянула мне руку и назвала свои имя и отчество. Я назвал себя. — Моя дочь ждет вас. Но она сейчас занята. Посидите немного здесь или в саду. Она скоро к вам выйдет.

От этой любезности, почти театральной, повеяло отчуждением. Не Женя, а именно, «моя дочь»… Я почувствовал, как спины моей коснулись колкие морозные иголочки, — это не к добру, так бывало со мной всякий раз, когда нужно было решиться на рискованный поступок или вызывающий ответ.

— Мы, ваша дочь Женя и я, решили пожениться, — сказал я раздельно. — Я пришел сообщить вам об этом.

Наступила пауза. Сквозь застекленные двери из глубины дома пробивался сюда слабый Женин голосок: «Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила…»

— Пожениться?.. — прошептала Серафима Петровна и в смятении оглянулась на дверь. — Вы?.. Да вы с ума сошли вместе с Женей!.. — Бледность омыла ее лоб, затем залила все лицо, выбелив даже губы.

Я поразился: до чего же она испугалась!

Серафима Петровна тяжело опустилась на стул и взмахнула рукой. Нюша, должно быть понимавшая все ее жесты, сунулась в боковой коридорчик. В переднюю поспешно вошел генерал-лейтенант, недоуменно взглянул на жену.

— Что случилось?

— Это ужасно! — сказала Серафима Петровна и опять взмахнула рукой. — Они хотят пожениться. Это ужасно!..

Генерал посмотрел на меня с суровым любопытством.

— Пожениться? Что за чертовщина!..

Он шагнул ко мне. От орденских планок, от Золотой Звезды Героя зарябило в глазах.

— Откуда вы? — спросил генерал. — Кто вы такой?