Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

«Что же, что произошло? — спрашивал я себя в сотый раз. — Неужели разлюбила?» Думы мои были горькие и изнуряющие. По всей вероятности, Женя потеряла в меня веру. Должно быть, Женя, натура увлекающаяся, романтичная, видела во мне что-то большее, чем оказалось на самом деле. Она была уверена, что любовь уведет нас подальше от нашей обычной грешной земли, от повседневных житейских забот в неизведанный край сказок. И я, человек в ее воображении необыкновенный, должен был достигнуть невозможных вершин и ее поднять туда же. На деле оказалось все проще и скучнее, и шестой этаж на новостройке — вершина не из самых высоких. Скорее всего она испугалась неустроенности нашей жизни. В тот вечер, когда Женя, сбежав из дому, появилась здесь и встала со мной плечом к плечу, мне следовало бы объяснить ей все, как есть: жизнь не праздник. Она нелегка, в ней множество подъемов и круч, резких поворотов, а иногда и падений. Подготовлена ли Женя к такой дороге?.. Но в тот момент мне было не до того. Любовь рождала не трезвые расчеты, а отвагу отстаивать ее… Ну, вот и проявляй отвагу, отстаивай!..

Раньше других трещинку в наших отношениях заметил Петр Гордиенко. Пытливый и проницательный, черт! Он как будто выжидательно и с беспокойством следил: расколет нас эта трещинка на две половины или с течением дней склеится, зарастет. Он приходил к нам каждый вечер, чтобы взбодрить дух, старался втянуть нас в споры, отвлечь от тяжких раздумий или заманить на хоккей, на выставку мексиканского искусства или еще куда-нибудь.

— Эх, ребята, не нравитесь вы мне! — проговорил Петр, войдя однажды в нашу комнату и застав меня одного. — Категорически не нравитесь!

— Знаешь, Петр, — сказал я, — теперь я если не оправдываю, то понимаю родителей, которые стремятся выдать свою дочь пусть не за принца крови, но за человека с уже определившейся судьбой, с положением в хорошем смысле этого слова, с достатком.

— Ты городишь чепуху, Алексей, противно слушать! Заведующий палаткой у Павелецкого вокзала обладает таким достатком, какой нам с тобой даже не мерещился. Но положению его, а тем более будущему я не завидую: по торгашу этому тоскует тюремная камера.

— Зачем ты берешь крайности? — возразил я. — Я говорю о тех, кто завоевал положение в обществе честно, благодаря своим способностям, таланту.

В это время в комнату вбежала Женя. Она швырнула на койку портфель, сбросила шубку, подкралась и сунула мне за ворот руку — точно опустила кусок льда. Я вздрогнул.

— Ага, испугался! — Женя рассмеялась. Руки отморозила, нос отморозила, даже глаза озябли.

— Подойди скорее к печке, погрейся. — Я подышал на ее пальцы, тонкие и слипшиеся от холода.

Она грустно улыбнулась и поцеловала меня в глаз.

Затянувшись дымком, Петр изучающе глядел на нас.

— У вас еще не все потеряно, ребята. За вас еще можно сражаться.

Женя прислонилась к печке, заложив руки за спину.

— Это ты про что, Петр?

— Про вас, Женя: про тебя и Алешу. Вы друг другу подходите и слишком хорошие людишки, чтобы допустить ваш разрыв.

— Какой разрыв? — Женя со страхом взглянула на Петра, затем перевела взгляд на меня — впервые мы услышали это страшное слово «разрыв». — И вы тут обсуждали этот нелепый вопрос? Вот сумасшедшие! И зачем ты об этом думаешь, Алеша, зачем даже говоришь?

— Я не думаю, — ответил я, сдерживая вздох. — Это ты думаешь.

— С чего ты взял? Выбрось все это из головы! — Она опять рассмеялась, немного принужденно. — Можешь быть уверен: пока ты живешь на свете, я от тебя не отвяжусь. Да и на том свете покоя не дам!

Петр вскочил.

— Женя, дружище, ты всегда изумляла меня прямотой суждений и поступков! И всегда завоевывала без особых усилий.

Женя польщенно улыбнулась и как-то странно — лукаво и виновато — подмигнула мне, точно разыгрывала нас обоих.

— Я принесла тебе подарок, Алеша. — Она вынула из пакетика и развернула рубашку. — Подойдя, приложила к моей груди. — Тебе к лицу белое. Купим еще несколько таких же, и ты станешь носить белые рубашки, как Петр. А то у тебя все клетчатые.

— Спасибо, Женя, — прошептал я.

— Ты наденешь ее на Новый год. Жаль, что нет черного костюма. Сошьем обязательно… А теперь давайте пить чай, ужас как есть хочу. Алешенька, сходи за чайником, а я немного погреюсь. Ты посидишь с нами, Петр?

На следующий день, в воскресенье, утром Женя прибежала из магазина растрепанная, нетерпеливая и какая-то взвинченная. Ее неестественное возбуждение и веселость граничили, кажется, с отчаянием. Я еще лежал в постели.

— Вставай, Алешка! — крикнула она, стаскивая с меня одеяло. — Живей, лежебока! Завтрак сможешь приготовить?

— Как всегда, яичницу с колбасой, — с готовностью отозвался я.

— Любимое свое блюдо! Ладно, иди жарь! — Она растормошила меня. Затем, вспомнив что-то, рывком села, лицо исказилось от вспыхнувшего гнева. — Ненавижу! Ненавижу толкотню, очередишки: за всякой мелочью надо постоять, потолкаться! Люди должны жить лицом друг к другу. А я все время вижу в очередях только спины и затылки. Ненавижу эти спины и затылки! И бабьи скандалы, пересуды! — Казалось, она сейчас расплачется.