Град Петра

Газета — инструмент, подобный микроскопу, изобретённому мудрейшим голландцем. Сокровенные чаяния человека — такой же предмет исследования, как мельчайшие клетки его организма. Да, газета займёт место в системе осведомления. — Дефо не видит в этом ничего зазорного.

   — Шпионаж — дурное слово, но что делать? Благородные люди поймут наши цели.

Армия вездесущих лазутчиков заложит основу для новой, разумной политики. Торжество разума приведёт к всеобщему миру и благополучию. Неужели не ясно? Гарлей кивает, из-под опущенных ресниц струится ирония. Непостижимо — ловкий писака, изведавший все тяготы жизни, тешит себя фантазиями.

Надо ли разубеждать?

Гарлей — глава агентуры, Дефо — его помощник. Средства запрошены у казначея королевы и выданы, притом немалые. Во Францию отправится Джон Огильви, бывший капитан военного корабля. Поселится там с женой, в качестве коммерсанта, сменив имя. Шотландец родом, он притворится врагом Анны. Обосноваться в Голландии поручено Джону Дрэммонду — наблюдать надо и за союзниками.

Изучать загадочную Московию поедет Чарлз Витворт, политик опытный, назначенный туда послом. С инструкциями подробнейшими относительно царя, его сторонников и врагов, его войск и зарождающегося флота, его новой крепости на Неве, его здоровья и сокровенных намерений.

* * *

«Мой государь премилосердный капитан здравствуй на множество лет!»

Диктуя, губернатор повышает голос. Кому ещё дозволено такое обращение? Вон Кикин осмеливается, по старой памяти... Скулит там, в лесу. Скучно ему, вишь, мачты добывать.

Волков[35] к сему камратству привык. Не сходит с его лица ухмылка секретаря-всезнайки, согнутого, постаревшего прежде времени.

«Городовое дело управляется как надлежит. Работные люди из городов уже многие пришли и непрестанно прибавляются. Чаем милости божией, что предречённое дело будет впредь поспешествовать».

Хватит, поди... Всего не перескажешь. Добавить разве, сколько людей налицо, сколько умерло да в бегах? Нет смысла... Главное — управляется дело.

Почерк у Волкова крупный, старательный, — дабы губернатор мог при нужде иное место кое-как, запинаясь, перечесть, проверить. Однако недосуг. С невольной завистью смотрит Данилыч, как легко скользит перо. «Санкт-Питербурх» — возникает внизу, ещё крупнее, с нажимом.

Звучит покамест непривычно. Всего несколько дней назад, первого июля сего 1703 года окрестил государь крепость на Заячьем и строения при ней. Длинное немецкое название придаёт городовому делу вящую значительность.

Санкт-Питербурх... А канцелярия губернаторская в шатре, посреди луж великих, и дома своего нет у губернатора... Парадный кафтан он однажды надел и измазал, орден Андрея Первозванного, тканый, заказанный Ламбером в Париже, не нашит на одежду, лежит в сундуке.

Поддавшись минутной досаде, вывел подпись неровно — «Александр Меншиков». Коротко, без политесов, без поклонов. На это другие горазды. Царю и так известно, что он, Александр Меншиков, по гроб жизни преданный слуга. И что ждёт он друга сердечного Питера, ждёт с нетерпением.

Бумаг — завались. Данилыч злится на приказных — словно они сами, нарочно растят стопы коришпонденции. Одна бумага другую родит. А тут, без царя, — отвечай всем, решай! Писцов у Волкова трое, где пишут и сургуч льют, тут и спят и едят, В шалаше пахнет прелью, свечным воском, квашеной капустой. Распахнуть канцелярию не моги — дожди атакуют.

Секретарь развернул листок, обмякший от сырости, огласил:

«Если турецкий посол приедет, а водного пути не будет, как его отпускать? Через какие города?»

Вода для турка чистая, да не едет... Три месяца блуждал пакет из Азова, искал царя. Эх, каптейн, может, зря снаряжаем тебе почту? Может, сорвался уже с верфи. Когда ждать тебя? Никогда ведь не упредишь.

Цидулку подшить и забыть. А это что?

   — Феатр, — выдавил Волков насмешливо. — Корчмин феатр сварганил.

   — Чего квохчешь? И у нас как у людей... Ох, начертил! Куриной лапой, что ли?

   — Помост, с которого смотрят, — объясняет секретарь, показывая длинный, кособокий прямоугольник. — А это фонари простые, а там фигурные. Они, стало быть, на игрище, скоморохам светят.

   — Сам ты скоморох. Коза там с дудкой разве?

   — Ну, машкеры...

   — Актёры. — Данилыч внятно произнёс французское слово Ламбера.

В Москве, слыхать, школяры уже играют пиэсу в честь победы на Неве. Нам не отставать... Здесь посмотришь театр, Пётр Алексеич!

   — Придёт Корчмин, спасибо ему от меня.

Дерева надо немного — на помост и на столбы. Хватило бы рук на всё... Актёров нет... В Москве Славяно-греко-латинская академия, а тут ничего... Проблем, однако, не срочный. И так светло, фонари зря не жечь. А без них какой же театр!

   — Александр Данилыч! Челобитья...

Тьфу, не отучить его! Челом в землю не бьют теперь. Прошения! И длинные, пропади они... Губернатор, как и царь, ненавидит многословие. Волков расторопен — прочёл загодя, сообщает важнейшее.

«Драгунские полковники Девгрен и Морель Ямской уезд разоряют вконец, и мужики бегут... Я писал им, ни во что не ставят. Сборы правежом».