Град Петра

«Я составляю сметы, — пишет Доменико, — но сомневаюсь, что они возымеют действие».

Зато он многое постиг, колеся по Москве. «В этой стране мне открылось зодчество, о котором я не имел понятия».

Однако нет-нет да и пахнет в лицо тёплый воздух родной стороны. От зубцов Кремля — двухконечных «ласточкиных хвостов». Такие точно в Вероне, в Болонье. Знакома и Спасская башня — есть подобная в Италии, ростом карлик по сравнению с этой. Всё же пришлые мастера строили меньше по-своему, больше по-русски. И в добром содружестве, давшем удивительно гармоничный итог.

Несомненно, размышлял Доменико, искусство Италии было некогда ближе к византийскому, питавшему Россию. Должно быть, болонец Аристотель Фиораванти[38]

не насиловал себя, когда сооружал в Кремле Успенский собор, вытянутый четырёхугольник, орнаментированный скупо, по-старинному. Но навершие храма, пять его глав, золочёные луковицы, поднятые на коротких колоннах-барабанах, — создание чисто русское.

Доменико нарисовал собор, резко вывел узкие проёмы, как бы врезанные острым топором, тонкие пилястры, расчленяющие плоскость фасада, завершённого четырьмя кокошниками. Он усвоил и это название, очень меткое, — волны закруглённых фронтонов, поистине напоминающих головные уборы русских женщин.

Поразил своеобразием Иван Великий — вышка столицы, звонница и сторожевая башня. А прежде всего нужна, верно, для престижа — как колокольня Траяна в Риме.

Письма в Астано всё чаще снабжаются зарисовками. Очертания Кремля, каменный мост, недавно законченный, деревья царского сада в Замоскворечье, стражник с алебардой, охраняющий насаждения от скота. На мосту окликают, суют разную мелочь: скребок для коня, флакон с каким-то снадобьем, костяную гребёнку, медную складную икону, календарь. Смуглый, скуластый мальчуган, вероятно монгольского племени, неистово расхваливал свои пироги — жесты его выразительны, как у неаполитанца. Говорят, ближайший сподвижник царя тоже продавал с лотка съестное...

Вечером остриём пера Доменико изобразил мальчишку. На том же листке — волосатый оборванец, увешанный крестами, в позе молитвенной, перед многоглавой церковью. «Русский пилигрим» — гласит подпись.

Встреча запомнилась...

Он шёл через Красную площадь. Впереди виднелась церковь скромных размеров, но удивительных форм, посвящённая святой троице. Она ярко пестрела над галдящей толпой, над повозками, ларьками, грудами мешков и ящиков, над помостом, где совершаются казни.

Откуда взялся тот пилигрим? Доменико не мог сказать. Услышал вдруг глухое бормотанье, сверлившее спину. Обернулся — человек остановился, притих. Худой, нечёсаный, в изношенном рубище... сбычился, глаза скрывались за лохматыми бровями. Палка, оскользнув, угодила в зловонную лужу, обрызгала Доменико.

— Бог подаст, — произнёс он, порывшись в скудном запасе выученных слов. Всех, чающих милосердия, слишком много. Доменико ошибся. Бродяга не просил подаяния. Тыча палкой у самых носков иноземца, он бросал проклятия и плевался.

Да простит создатель невежду! Не обращать внимания, продолжать путь... Доменико ускорял шаг, однако преследователь нагонял его, сыпал злой, задыхающейся скороговоркой. Очевидно, один из противников царя Петра. Доменико слышал о них, — обрить себя не позволяют, привержены ко всему старому, крестятся двумя пальцами, иноверцев ненавидят.

Между тем храм ширился, заполняя поле зрения, и всё окружающее перестало существовать.

Случилось чудо. Некое сказочное зерно, лежавшее в московской земле, набухло, налилось соками, росток вырвался на поверхность и разветвился, вознёс к солнцу своё цветение. Как возник такой храм в мозгу зодчего? Что грезилось ему? Верно, райские кущи, запертые для рода людского в наказанье за первородный грех?

Радости простые выразил зодчий, вера его была наивна, в душе его жил народный праздник с его играми и плясками, вакханалия на лоне природы. В этих стенах, переливающихся всеми красками, немыслим священник, давший обет безбрачия, обличающий плотские соблазны.

Да, зодчий заступился за Адама и Еву, не осудил змия, указавшего им роковое яблоко... «Райские кущи, райские кущи», — повторял Доменико мысленно, опьянённый ликованием этой невиданной архитектуры. Он не оглядывался на бродягу, а тот не приставал больше, скорее всего ушёл. Внезапно какой-то металлический звук коснулся слуха. Бродяга крестился, кланяясь собору, два креста, висевшие на нём, медный и железный, сталкивались и звенели. Почувствовав на себе взгляд Доменико, уставился недоумённо. Что нужно чужеземцу? Внезапно сквозь дремучую бороду странника блеснула улыбка. Набравшись смелости, он тронул локоть Доменико.

   — Любо? — уловил Доменико. — Любо?

Что это значит? Во всяком случае, неприязни нет и в помине.

   — Белло, — сказал Доменико. — Белло.

Русское «красиво» вспомнилось потом. Тот загомонил ещё громче, движениями взлетающей птицы как бы обнял храм и прижал к груди. И снова спрашивал о чём-то... Доменико уже помышлял отделаться, как вдруг странник, глянув куда-то, отпрянул и растворился в толпе.