Граф Калиостро

– Враки – не враки, а растворяй ворота, граф испанский, – посунулся из толпы старичок в поштопанном кафтане, морщинистая мордочка точно изжевана.

У крылец теснились столичные канцеляристы, купеческие писцы, нищие с гноящимися глазами, провинциальный дворянин в старомодных брызжах веером на обе стороны груди, армейский офицер на костылях. «Какова же слава у Калиостра, – подумал Кривцов. – Кого только нет. Ровно у архиерея на пасхальном приеме». И тотчас представил себе Калиостро высоким старцем в светлых одеждах, струящихся с плеч, – во образе пророка библейского, подобного тому, какого видел на гравюрном листе Рембрандия – славного мастера…

А дверь внезапно распахнулась вовнутрь, бакалавр потерял от толчка равновесие и, устремясь головою вперед, влетел в прихожую графа.

На двор выглянул носатый слуга в чудной ливрее: пелерина зеленая, полы желтые, как у канатного плясуна. Повел на толпу длинным носом, и почудилось всем, что самый кончик его шевельнулся.

– Прочь, графа нет, прочь, – гортанно крикнул слуга. Звучно защелкнулся ключ.

Бакалавр упал так сильно в угол прихожей, что набил шишку на лбу, а бланжевые чулки полопались на коленках. Он встал, одернул кафтан, огляделся: деревянная лесенка ведет из прихожей на антресоли.

Опираясь на перила, стоит там коренастый человек без парика, в нечистой голландской рубахе, засученной до локтей. На его полосатом камзоле, измятом по брюху в мягкие складки, мигают пуговки из стекляруса.

У коренастого человека – широкий нос, кошачьи раздутые ноздри, двойной подбородок, и торчат черным вихрем волосы вокруг лысины, похожей на тонзурку патера, выбритую на самой макушке.

«Точь-в-точь плешивая кошка», – подумал Кривцов.

Кавалер с кошачьей головой визгливо ругался по-итальянски. Бакалавр заметил теперь, что носатый слуга в желто-зеленой ливрее и другой слуга, неуклюжий горбун в сером фраке с заношенной грудью, волокут по ступенькам на антресоли кожаный тяжелый сундук, обитый обручами.

Кавалер Кошка вдруг выкатил рачьи глаза на Кривцова – блеснули черные огни, кавалер визгнул.

– Вот он!

Тяжелый чемодан загрохотал вниз. Внутри зазвенели пружины, откинулась крышка…

И увидел Кривцов, что в сундуке, сложив руки крестом, лежит бледная прекрасная госпожа в белых одеждах.

Бакалавр, ужасаясь, попятился.

У покойницы дрогнули вдруг ресницы, разомкнулись алые губы, совершеннее которых не видал Кривцов даже у Мадонн италийских, и мертвая госпожа стала медленно подыматься из своего гроба, подобно новой Афродите, рождаемой не из пены морской, а из дорожного сундука.

– О, mіо carissimo[3], – сказала она чисто и звучно, протягивая бакалавру руки.

Но тут кто-то сбил Кривцова с ног. Не красавица, а обезьянья морда горбатого слуги склонилась над ним, слуга в птичьей ливрее вцепился Кривцову в затылок.

Бакалавр отбивался ногами, как молодой конь. Он колотил слуг по головам, – пудра разлеталась белой пылью. Он вскочил на ноги, он крикнул голосом, не менее трагическим, чем голоса вестников во французских трагедиях, и потряс над головой помятым конвертом, сыплющим искрошенный сургуч:

– От Великого Розенкрейцера Верховного Мастера Лож Российских – Великому Кофте Египетских Лож Графу Фениксу.

И тогда в белом тумане пудры послышался женский голос мягкий, грудной:

– Джузуппе, Боже мой, тут драка.

Бакалавру показалось, что говорит госпожа из дорожного сундука, но теперь голос ее был теплее и не такой звучный.

Белый дым пудры рассеялся. Кривцов, застыдясь, оправил изорванное жабо. Слуга в сером фраке дышал по-собачьи, а носатый слуга ливреей смахивал пот.

Дорожный сундук стоит у лестницы. Крышка закрыта, а госпожа из сундука поднялась на антресоли, она смотрит из-за спины кавалера Кошачья голова.

Она кутается в беличью шубку, крытую голубым гарнитуром. Госпоже холодно. Глаза мерцают, как влажные звезды.

Кавалер Кошка топнул ногой и сбежал по ступенькам, подняв над головой руки, точно умоляя о пощаде.

– Ах, signore, несчастное приключение! Мною приказано никого не пускать, я думал, вы докучливый проситель, москов, и вот…

Кавалер щелкнул короткими пухлыми пальцами, повернулся на красных каблуках, от гневного крика затряслись на жирных икрах желтые чулки с красными запятыми:

– Жако, Жульен, табакерку, шпагу, парик, лучший кафтан – фрамбуаз!..

А Кривцов смотрел на госпожу в голубой шубке. «Или мнится мне, или от бессонных ночей дурость напала, – проносилось в его голове. Где же это видано, чтобы таких прекрасных Мадонн возили в сундуках, ровно дорожную кладь…»

– Подайте ваше письмо.

Бакалавр сунул кому-то конверт.

– Феличиани, тебе тут нечего делать – уйди.

Госпожа пугливо запахнула шубку, но влажные звезды еще изумленно бродили по лицу бакалавра, по синему кафтану и бланжевым, наморщенным чулкам.

Кривцов, покраснев от смущения, нагнулся, чтобы подтянуть эти проклятые чулки.

А когда поднял голову, прекрасной госпожи не было на антресолях. Стоял перед ним граф Феникс в натопорщенном французском кафтане, неторопливо читал канцелярское письмо. На коротком мизинце дрожат оранжевые огни в гранях бриллиантового перстня.