Граф Остерман

Остерман, став воспитателем Петра Алексеевича, обрел ключевую позицию для влияния на него. Он не жалел ни времени, ни усилий, чтобы войти в доверие к своему воспитаннику и более того — заслужить его любовь. Остерман не любил охоты, но, чтобы угодить Петру II, не только не старался погасить эту страсть, но и участвовал в его охотничьих забавах. Равным образом Андрей Иванович не любил верховой езды, но, преодолевая неприязнь к ней, отправлялся вслед за воспитанником галопировать по полям и весям.

Любовь воспитанника Андрей Иванович завоевал еще и тем, что ослабил к нему требовательность в выполнении учебных заданий. Тем самым Меншиков создал самые благоприятные для Остермана условия, чтобы, находясь неразлучно с воспитанником, втереться к нему в доверие и полностью овладеть его волей. Андрей Иванович в полной мере использовал свою должность для того, чтобы изо дня в день убеждать юного монарха в том, что ему принадлежит абсолютная власть, которой должны подчиняться все, в том числе и Меншиков. Внушения Остермана падали на благоприятную почву — Петр Алексеевич и без того тяготился суровой опекой князя, пытавшегося преодолеть склонность его к пустому времяпрепровождению и нежелание овладевать знаниями.

Александр Данилович не заметил, как вокруг него создавалась враждебная атмосфера, при которой достаточно было незначительного повода, чтобы последовало превращение полудержавного властелина в опального подданного, лишенного всех должностей и власти.

Неизвестный художник Портрет А. Д. Меншикова. 1716–1720 гг. Холст, масло. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

Такой повод представился в сентябре 1727 г., когда Петр II, питая нежные чувства к своей сестре Наталье, решил наградить ее подарком: он велел взять из казны 500 рублей, вручил их одному из слуг, которому поручил отнести подарок княжне. Слугу с деньгами, направлявшегося к сестре, случайно встретил Меншиков и когда узнал, что он несет Наталье Алексеевне подарок от брата, велел деньги вернуть в казну.

Поступок князя следует признать обоснованным, казна действительно была пуста и подобные подарки были непозволительны, но у отрока-императора отсутствие денег в казне не вызывало тревоги, зато он почувствовал себя уязвленным распоряжением князя и пришел в ярость: Петр то кричал, что он император и никто не смеет отменять его повеления, то выражал намерение сурово расправиться с ослушником и топал ногами.

Влияние Меншикова на Петра II ослабело настолько, что после очередной ссоры с князем будто бы заявил: «Смотрите, разве я не начинаю его вразумлять?» Эта фраза означала конец опеки князя.

Действительно, почти во всех депешах, отправленных в начале сентября 1727 г., фигурируют фразы, свидетельствующие о падении кредитов Меншикова: царь «не может ни видеть, ни слышать его»; Меншиков едва «мог добиться свидания с царем, твердом в своем решении свергнуть его».

Развязка наступила 7 (18) сентября 1727 г., когда царь после очередной ссоры с князем запретил всему двору ходить к Меншикову, «а на следующий день он послал приказ гвардейским полкам не слушаться ничьих приказаний, как только его собственных» и добавил: «Меншиков, может быть, думает обходиться со мной, как с моим отцом (царевичем Алексеем. — Н. П.)».

8 (19) сентября Меншикову был объявлен домашний арест, вызвавший у него обморок. Обращение Александра Даниловича и его супруги к царю с просьбами о помиловании не имели успеха. В опале оказалась вся семья князя, в том числе и невеста императора, дочь Меншикова, Мария, у которой было отобрано подаренное женихом обручальное кольцо.

17 сентября 1726 г. Мардефельд доносил: «Дела князя Меншикова идут все дальше и дальше, и так как в подобных случаях нет недостатка в наущениях, то он пользуется весьма малой милостью, кредиты герцога Голштинского, напротив, сильно поднялись и можно сказать, что он настолько могущественный, насколько сам желает быть, и при этом с общим одобрением, ибо у него столько же друзей, сколько у князя врагов».

В другой депеше Мардефельд объясняет причины падения влияния светлейшего: «Достоверно, что князь поддался своему высокомерию и злоупотребляет милостию, которой он пользуется до такой степени, что он завел такие порядки в гражданском и военном ведомствах и начал уже приводить их в исполнение, которые сделали бы его действительным правителем, а царице оставили только одно имя. Это дошло, наконец, до того, что он владел всеми делами, касающимися высочайших помилований, и отправлял по денежным и другим важным делам в коллегии и приказы, лишь им самим подписанные. При том он завел деспотическое и жестокое правление и сделал этим неудовольствие столь общим, что конец мог быть весьма неизбежным для всего государства, а наверное, раньше всего для него самого».