Граф Сардинский: Дмитрий Хвостов и русская культура

По дороге к Переславлю-Залесскому обратили на себя внимание мое великолепная церковь и красивый дом. – Чей это дом? – спрашиваю ямщика. – Да графа Хвостова (надобно доложить вашему высокопревосходительству, что граф Хвостов убедительно просил меня заехать в его владения, если поеду на прославленный им Переславль-Залесской). – А где же Кубра? – Да уже проехали. – Ступай к графу Хвостову. – Приехали. Пред домом его большой зеркальный пруд, а на пруде Китайская беседка. Призываю управителя и вхожу в беседку, украшенную эстампами и портретами Русских литтераторов. На одной части стены, которую нельзя было закрыть картинами, вижу надпись карандашом: «Здесь был рифмоплет Воейков, поклонился праху великаго поэта и праху его родителей и пил воду из Кубры». И я вынул карандаш и написал:

Здесь также былХозяина усердный почитатель,Забытый Музами издатель;Но струй Кубры, увы! не пил.Не пил же потому, что очень тороплюсь,И праху же родныхПоэта поклонюсь

И помолюсь,Чтоб жил он доле их.Послал и за водой сейчас ваш управитель.Да здравствует почтенный сочинитель,Воспета кем Кубра.Ура!

По Сеньке шапка, по поэту стихи. Доброе дело

, говорят, не остается без награды. За стихи управитель гр. Хвостова напоил меня и сына чаем, человека моего водкой, а лошадей подчивал сеном.

Ах! какие сладкогласныя лягушки в пруде его сиятельства! Заквакали анапестом, когда вышел я из беседки [Измайлов 1871: 1001–1002].

Прежде всего, Измайлов высмеивает здесь стихотворное послание к нему, написанное графом Хвостовым в 1826 году:

Благонамеренный! Когда приедешь в Тверь,Скорее отопри свою ты Музам дверь;Хариты при Неве внушая басни, сказки,Вновь будут продолжать свои на Волге ласки…Не бойся от стихов себе случая злого,

Не бойся повстречать на Волге домового.Кто добр, кто правды друг, благотворить всем рад,Тот верно за стихи не будет сослан в ад [V, 190].

(Так Дмитрий Иванович отвечал на известную сатиру Измайлова «Стихотворец и черт», герой которой – пародия на Хвостова – замучил своими стихами самого дьявола.)

В послании к Измайлову Хвостов живо описывает маршрут, по которому адресат может попасть к нему в Слободку:

Махни из Кашина в Калязин монастырь;Оттоле в гости к нам, в Залесские пределыЧрез общую реку, чрез Нерль, луга и селы.

Поспеешь, говорю, в четыре ты часаТуда, где Клещино – Российских вод краса,Где город Переславль, возникнув над горами,Столь живописными любуется местами;Из города к Кубре не дальний переездИ, право, от Гориц тринадцать мерных верст [V, 193].

Измайлов, как мы видим, точно следует хвостовским инструкциям, но, увы, не находит здесь поэтических красот кубрского поместья, обещанных ему Хвостовым. Даже Кубры он не приметил и струй ее, возлюбленных покойным родителем графа, не испил. Более того, и самого хозяина не было на месте. Свой визит в Слободку Измайлов превращает в маленькую сатиру, причем не только на Хвостова. Так, упоминание надписи, якобы сделанной Воейковым карандашом на стене беседки, носит явный литературно-полемический характер. Во-первых, это отсылка к стихам самого Хвостова на «Случай посещения села Слободки на Кубре А.Ф. Воейковым Сентября 4-го дня 1826 года» (Воейков Хвостов также не застал дома). Во-вторых, это насмешка над самим Воейковым, которого Измайлов терпеть не мог (литературная борьба здесь переносится… на стены хвостовской беседки). Наконец, экспромт Измайлова, записанный рядом с воейковской надписью, представляет собой остроумную пародию на поэтический миф о Слободке, созданный кубрским Горацием и «окваканный», по наблюдению Александра Ефимовича, местными аристофановскими лягушками[51]. Кубра, уподобляемая Хвостовым кастальским водам и реке жизни, преображается Измайловым в вялую поэтическую Лету, пить из которой гость графа явно не торопится. В свою очередь, гостеприимный владелец этого поместья с беседкой-храмом предстает здесь чуть ли не владыкой поэтического загробного мира – антимира русской поэзии. По Сеньке и шапка Мономаха…