Граф Сен-Жермен

Было бы неблагодарным назвать его обманщиком. Для такого обвинения необходимо доказательство, а его нет. Все время, пока он жил у маркграфа, он ничего не просил, ничего не получал, даже малоценного, и не участвовал ни в чем неприличном. Вследствие очень простого образа жизни потребности его практически сводились к нулю. Если у него были деньги, он делился ими с бедняками.

Неизвестно, чтобы он оставил хоть какие-нибудь долги. Автор узнал, что в последний период своего пребывания в Швабахе барон фон Л. жаловался, что стал на тысячу гульденов беднее из-за того, что вложил их в его проекты в надежде получить немалую прибыль. Однако не было предъявлено никакого обвинения, и это не было связано ни с обманом, ни с жульничеством. Остается тайной, как этот авантюрист смог находить средства поддерживать свою жизнь в высшем обществе Лондона и Парижа.

Маркграф обнаружил портрет, изображающий его в более молодом возрасте, у мадам д’Юрфе или Рошфуко, и привез с собой его копию, которая и сегодня находится в Трисдорфе, там, где раньше была комната Сен-Жермена».

Далее Джин Овертон Фуллер весьма тщательно рассматривает это ценное свидетельство, отмечает неточности и очевидные ошибки автора мемуаров, естественные при записи по памяти событий через сорок с лишним лет и недостаточном знании предмета, и дает собственные комментарии или толкования к рассказу, которые весьма любопытны:

«Автор производит впечатление честного человека, пытающегося как можно точнее описать события. Он немного поверхностен, и делает одну или две очевидных ошибки в своем пересказе того, что ему было сказано Сен-Жерменом, например, по поводу его проблем в Гааге. Не Питту, а д’Аффри написал Шуазёль, требуя его ареста, а побег его организовал Бентинк, хотя именно министр короля Фридриха, Книпхаузен, впоследствии избавил его от заточения в Лондоне. Но пусть читатель попытается сам пересказать историю, рассказанную ему сорок шесть лет назад; без заметок, подпитывающих его память, он наверняка сделает несколько ошибок. Свидетельство замечательно своей непредубежденностью и дает информацию огромной ценности, даже если нам приходится со всей тщательностью ее анализировать.

Именно в этом свидетельстве мы впервые встречаемся с идентификацией Сен-Жермена как Ракоци, более того, цитируются его собственные слова, в чем у нас нет причин сомневаться».

Итак, самое главное: граф Сен-Жермен — это вымышленное имя, одно из многих инкогнито, скрывавших подлинное имя принявшего его — князь Ракоци. Фамилия прозвучала. Уточнять личное имя пока рано, поскольку для этого нужно очень далеко углубиться в историю и фамильную генеалогию семьи Ракоци. В свое время и в своем месте это будет сделано. Пока же следует ограничиться тем, что «иностранец», назвавшийся графом Цароги, сообщил маркграфу Ансбаха и Байройта и Геммингену-Гуттенбергу, и запомнить это, потому что позднее граф Сен-Жермен еще несколько раз раскроет свое инкогнито при разных обстоятельствах и разным людям.

Фуллер продолжает:

«Но — будем подходить аккуратно — конечно, то, что было сказано маркграфу и Геммингену-Гуттенбергу в Неаполе, было правдой. Сен-Жермен не мог быть ни Иосифом, ни Георгом Ракоци, которые умерли соответственно в 1738 и 1756 гг. Маркграф и Гемминген-Гутгенберг могли бы, однако, учитывать, что существовали и другие возможности принадлежать к семье Ракоци.