Граф Сен-Жермен

Мнения историков по поводу правления Петра III расходятся. В последнее время возобладала тенденция не давать его правлению однозначно негативную оценку, которая безраздельно господствовала в официальной российской и затем в советской историографии. Сейчас этого императора стало модным представлять чуть ли не последовательным реформатором, продолжателем дела Петра I, мудрым и дальновидным правителем, который пользовался поддержкой дворянства за свой «Манифест о вольности дворянства» от 19 февраля 1762 года (его положения потом были подтверждены законодательным актом Екатерины II от 21 апреля 1785 года в известной «Жалованной грамоте дворянству») и народной любовью. Не случайно же народ пошел за Емельяном Пугачевым, который провозгласил себя «государем Петром Федоровичем». Все те «грехи», «проступки» и «преступления», которые вменяются ему в вину, берут начало от Екатерины II и призваны оправдать носивший характер дворцового переворота захват ею престола и отстранение от власти законного императора, а затем и его сына.

Но как бы то ни было, 28 июня 1762 года история государства Российского вновь сделала крутой вираж — в результате дворянского заговора под давлением своих офицеров Семеновский и Измайловский гвардейские полки присягнули «Императрице и Самодержице Всероссийской».

Никто не расскажет об этих событиях лучше той, кого называли «душой революции» — близкая подруга и доверенное лицо великой княгини Екатерина Романовна Дашкова, урожденная Воронцова, младшая сестра фаворитки Петра III, которой на момент известных событий 1762 года было всего 19 лет. На склоне лет, в 1805 году, она написала — на английском языке! — свои «Записки», где немало страниц посвятила истории переворота:[186]

«Я не щадила никаких усилий, чтобы одушевить, вдохновить и укрепить мнения, благоприятные осуществлению задуманной реформы. Самыми доверенными и близкими ко мне людьми были друзья и родственники князя Дашкова: Пасек, Бредихин — капитан Преображенского полка, майор Рославлев и его брат, гвардейский Измайловский капитан… Как скоро определилась и окрепла моя идея о средствах хорошо организованного заговора, я начала думать о результате, присоединяя к моему плану некоторых из тех лиц, которые своим влиянием и авторитетом могли дать вес нашему делу. Между ними был маршал Разумовский, начальник Измайловской гвардии, очень любимый своим корпусом… Однажды, навестив английского посланника, я услышала отзыв, что гвардейцы обнаруживают расположение к восстанию, в особенности за датскую войну. Я спросила Кейта, не возбуждают ли их высшие офицеры. Он сказал, что не думает: генералам и старшим военным чинам нет выгоды возражать против похода, в котором га ожидают отличия. Я воспользовалась этим обстоятельством и переговорила с некоторыми офицерами полка Разумовского, уже верившими в меня, — с двумя Рославлевыми и Ласунским, коротко известными маршалу. Все шло по моему желанию, и наш стратегический план увенчался полным успехом.

Другое лицо, бесконечно важное для успеха нашего дела, был Панин, воспитатель великого князя; в руках его были вся сила и влияние, соединенные с таким отличным постом. В продолжение весны я видела его у себя, и он навещал меня так часто, как только позволяли его придворные занятия. Я намекала ему насчет вероятности и последствий революции, которая могла бы дать нам лучшего правителя, и мимоходом старалась выпытать его собственное мнение. Он всегда охотно рассуждал об этих предметах и иногда высказывал любимую мечту — посадить на трон своего юного питомца, установив форму правления на основаниях шведской монархии…

Я также согласилась с ним, что императрица взойдет на престол не иначе, как с правом регента на время малолетства ее сына; но я не допускала его сомнений относительно второстепенных вопросов реформы. «Дайте совершиться, — сказала я, — и никто не заподозрит его в ином стремлении, как в настоятельной необходимости свергнуть зло с переменой настоящего правления». Тогда я назвала ему главных участников моего замысла — двух Рославлевых, Ласунского, Пасека, Бредихина, Баскакова, Гетрофа, князей Барятинского и Орловых.

Между иностранцами, искателями счастья в Петербурге, был один пьемонтец по имени Одарт, который по милости моего дяди служил адвокатом в коммерческой коллегии. Он был средних лет, человек болезненный, живой и острый, хорошо образованный и ловкий интриган, но по причине незнания русского языка, произведений и внутренних сообщений счел себя бесполезным на этом месте и желал занять какую-нибудь должность при императрице. С этой целью он просил моего ходатайства; я рекомендовала его государыне в качестве секретаря. Но так как переписка ее ограничивалась одними родственниками, она не хотела принять его, тем более что считала опасным поручать эту обязанность иностранцу. Впрочем, я выхлопотала ему при ней место смотрителя некоторых доходов, определенных Петром III.