Граф Соколов — гений сыска

Жеребцов вначале сдержанно, но постепенно впадая в раж, заговорил:

— Этот Гурлянд — богатейший человек. В прошлом году явился в сыск, с порога требует:

— Желаю видеть графа Соколова, который, говорят, гениальный сыщик!

Отвечаю ему:

— Граф отправился в путешествие по Европе, вчера прибыл в Ниццу. Что стряслось у вас?

— Страшная беда! Вернулся сейчас из клуба домой, обнаружил, что ко мне, разбив окно, влезли в кабинет и украли со стола фамильный бриллиант — почти пять карат!

— Как же там он оказался?

— Да вчера вечером отправился в Купеческий клуб, что на Большой Никитской. Хотел надеть перстень. Достал его из сейфа, положил на стол и забыл, как раз против окна. Ясно: кто-то узрел в окно и похитил. Так что, телеграммой срочно вызывайте Соколова. Найдет — тысячу целковых ему отвалю!

Я его малость остужаю:

— Граф Соколов сам две тысячи даст, ежели вы его беспокоить не будете. Едем к вам, посмотрим что к чему.

Гурлянд фыркнул, но деться некуда, повез к себе. Он, если помните, живет на первом этаже. Как поступают шниферы? Они накладывают на стекло кусок материи, покрытой клейкой массой — столярным клеем, скипидаром или зеленым мылом. Далее, вырезают стекло алмазом, пластырь заглушает шум при выдавливании или падении. На этот раз пластыря не было. Но главное — осколки стекла валялись под окном, а мелкие стеклышки, уцелевшие в раме, имели наклон наружу.

— Стало быть, изнутри выдавливали? — спросил старый граф, с нескрываемым интересом слушавший Жеребцова.

— Да, ваше превосходительство Николай Александрович, изнутри! И об этом же говорили следы стамески на раме. Ясно, что никто с улицы в квартиру не проникал, а лишь имитировали взлом. Я выяснил, что прислуга Гурлянда отчасти живет в его же квартире, отчасти в полуподвале. Но все обедают и ужинают у него на кухне. Объявляю Гурлянду:

— Поздравляю вас, Самуил Давыдович, кражу совершил кто-то из домашних. На кого имеете подозрение?

Гурлянд горячо протестует:

— Такого быть не может! Вся моя прислуга — кристальные люди. И я не позволю срамить меня, делать обыск.

Вижу, спорить бесполезно. Спрашиваю:

— В каком часу прислуга обедает?

— В шесть!

— Ждите меня и ничему не удивляйтесь.

Вечером, взяв с собою внушительного вида двух городовых, мы неожиданно для прислуги явились на кухню. Там шла трапеза. Один из городовых, оголив шашку, встал возле окна, другой — в дверях. Все было заволновались, лишь повар, как персона важная, спрашивает:

— Вы, господа полицейские, зачем пожаловали?

Я сквозь зубы с самым мрачным видом отвечаю:

— Пришли арестовать похитителя бриллианта. Мы подождем, пусть негодяй в последний раз хорошей пищи хозяйской поест. Теперь ему на каторге никто мясную котлету на тарелку не положит. — И сам развалился в кресле, наручниками поигрываю, за присутствующими внимательно поглядываю. Поначалу почти у всех кусок изо рта валился, друг на друга с подозрением лупоглазят, поглядывают. Потом освоились, попривыкли, ужин кончают вполне спокойными, ибо вины за собой не ведают. И лишь у одного, с шишкообразной головой и торчащими в стороны ушками, ложка в руках трясется, еда мимо рта валится. Так, почти ничего и не ест уже. А я жару наддаю: вперился взглядом в него одного, да и он на меня беспокойно то и дело поглядывает.

Когда кухарка на стол желе и чай поставила, он уже совершенно ничего не ел, опустив голову, сидел, словно убитый.

Я встал, подошел и положил ему на плечо руку:

— Пошли, несчастный!

Тут ушастенький разрыдался, стал нервно выкрикивать:

— Виноват я, все скажу! Зашел в кабинет ради любопытства, а тут, на столе и лежит... Правду говорю, не хотел я брать, чужого отродясь... ничем не попользовался! Пусть меня повесят, пусть расстреляют, подлеца своей жизни. Заслужил, такой-сякой! Спрятал в сливном бачке у своей невесты Калерии, прачкой она служит на фабрике иголок Гирщмана.

Поехали в Черкасский переулок, бриллиант в туалете нашли. Передал я его Гурлянду. На радостях он стал мне премию предлагать — сто рублей. Я отверг подношение, но сказал, что уместно будет, коли он вознаградит двух городовых: “У них жалованье маленькое!” Самуил

Давыдович от щедрот своих отказал им “красненькую” — десять рубликов-с, по пятерке каждому.

Соколов захлопал в ладоши:

Браво, Коля, блестящая работа! Выпьем за юное дарование — Жеребцова.

Лакеи несли горячие закуски, украшали стол жульеном из птиц, форшмаком в калаче, толмой в виноградных листьях, блинами с зернистой икрой.

Старый граф ласково улыбнулся, истории эти весьма его развлекали. Он посмотрел на сына, негромко, но внушительно сказал:

— А теперь, дорогой сынок, сделай одолжение, о себе расскажи. А то о тебе разговору больше, чем о Пинкертоне.

Газетное объявление

Аполлинарий Николаевич взглянул на старого графа:

— Отцовское слово, как царское, оно дороже всего. Но, милый папа, положение хозяина обязывает уступить пальму первенства гостям. Я вижу, что наш жизнерадостный фотограф Ирошников готов порадовать общество забавной историей. Это так, Юрий Павлович?

Тот охотно кивнул головой, торопливо запил белым вином рыбный волован и произнес: