Графиня де Монсоро

— Я смогу дойти до края света, только бы полюбоваться на это зрелище.

— Дойди-ка покамест до дома Бюсси, и ты увидишь это чудо!

— Ты пойдешь со мной?

— Благодарю за приглашение, я только что оттуда.

— Но, Шико…

— Нет и нет! Ведь ты понимаешь, раз я уже видел, мне незачем идти туда снова, чтобы в этом убедиться! У меня и так от этой беготни ноги стали на три дюйма короче! В живот вколотились! Коли я опять туда потащусь, у меня, чего доброго, колени под самым брюхом окажутся!

— Иди, мой сын, иди!

Король устремил на шута гневный взгляд.

— Очень милое твой стороны, — заметил Шико, — портить себе кровь из-за таких людей. Они смеются, пируют и поносят твои законы. Ответь на все это, как подобает философу: они смеются — будем и мы смеяться; они обедают — прикажем подать нам что-нибудь повкуснее и погорячее; они поносят наши законы — ляжем-ка после обеда спать.

Король не мог удержаться от улыбки.

— Ты можешь считать себя настоящим мудрецом, — сказал Шико. — Во Франции были длинноволосые короли, один смелый король, один великий король, были короли ленивые; я уверен, что тебя нарекут Генрихом Терпеливым… Ах! Сын мой, терпение — такая прекрасная добродетель… за неимением других!

— Меня предали! — сказал король. — Предали! Эти люди не имеют понятия о том, как должны поступать настоящие дворяне.

— Вот оно что! Ты тревожишься о своих друзьях, — воскликнул Шико, подталкивая короля к залу, где им уже накрыли стол, — ты их оплакиваешь, словно мертвых, а когда тебе говорят, что они не умерли, все равно продолжаешь плакать и жаловаться… Вечно ты ноешь, Генрих.

— Вы меня раздражаете, господин Шико.

— Послушай, неужели ты предпочел бы, чтобы каждый из них получил по семь-восемь хороших ударов рапирой в живот? Будь же последовательным!

— Я предпочел бы иметь друзей, на которых можно положиться, — сказал Генрих мрачно.

— О! Клянусь святым чревом! — ответил Шико. — Полагайся на меня, я здесь, сын мой, но только покорми меня. Я хочу фазана и… трюфелей, — добавил он, протягивая свою тарелку.

Генрих и его единственный друг улеглись спать рано. Король вздыхал, потому что сердце его было опустошено. Шико пыхтел, потому что желудок его был переполнен.

Назавтра к малому утреннему туалету короля явились господа де К ел юс, де Шомберг, де Можирон и д’Эпернон. Лакей, как обычно, впустил их в опочивальню Генриха.

Шико еще спал, король всю ночь не сомкнул глаз. Взбешенный, он вскочил с постели и, срывая с лица и рук благоухающие повязки, закричал:

— Вон отсюда! Вон!

Пораженный лакей пояснил молодым людям, что король отпускает их. Они переглянулись, пораженные не менее его.

— Но, государь, — пролепетал Келюс, — мы хотели сказать вашему величеству…

— Что вы уже протрезвели, — завопил Генрих, — не так ли?

Шико открыл глаз.

— Простите, ваше величество, — с достоинством возразил Келюс, — вы ошибаетесь…

— С чего бы это? Я же не пил анжуйского вина!

— А! Понятно, понятно!.. — сказал Келюс с улыбкой. — Хорошо. В таком случае…

— Что в таком случае?

— Соблаговолите остаться с нами наедине, ваше величество, и мы объяснимся.

— Ненавижу пьяниц и изменников!

— Государь! — вскричали хором трое остальных.

— Терпение, господа, — остановил их Келюс. — Его величество плохо выспался, ему снились скверные сны. Одно слово — и настроение нашего высокочтимого государя исправится.

Эта дерзкая попытка подданного оправдать своего короля произвела впечатление на Генриха. Он понял: если у человека хватает смелости произнести подобные слова, значит, за ним нет ничего дурного.

— Говорите, — сказал он, — да покороче.

— Можно и покороче, государь, но это будет трудно.

— Конечно… чтобы ответить на некоторые обвинения, приходится крутиться вокруг да около.

— Нет, государь, мы пойдем прямо, — возразил Келюс и бросил взгляд на Шико и лакея, словно повторяя Генриху свою просьбу о частной аудиенции.

Король подал знак: лакей вышел. Шико открыл второй глаз и сказал:

— Не обращайте на меня внимания, я сплю, как сурок.

И, снова закрыв глаза, он принялся храпеть во всю силу своих легких.

XLV

ГЛАВА, В КОТОРОЙ ШИКО ПРОСЫПАЕТСЯ

Увидев, что Шико спит столь добросовестно, все перестали обращать на него внимание. К тому же здесь давно уже вошло в привычку относиться к Шико как к предмету меблировки королевской опочивальни.

— Вашему величеству, — сказал К ел юс, склоняясь в поклоне, — известна лишь половина того, что произошло, и, беру на себя смелость заявить, наименее интересная половина. Совершенно верно, и никто из нас не намерен этого отрицать, совершенно верно, что все мы обедали у господина де Бюсси, и должен заметить, в похвалу его повару, что мы чудесно отобедали.

— Там особенно одно вино было, — заметил Шомберг, — австрийское или венгерское, мне оно показалось просто восхитительным.

— О! Мерзкий немец, — прервал король, — он падок на вино, я это всегда подозревал.

— А я в этом был уверен, — подал голос Шико, — я раз двадцать видел его пьяным.

Шомберг оглянулся на шута.

— Не обращай внимания, сын мой, — сказал гасконец, — во сне я всегда разговариваю; можешь справиться у короля.