Графиня де Шарни. Части 4, 5, 6

— Я бы сказал, государь, что вы вернулись к предубеждению против меня, которое вам внушили.

— Совершенно верно, полностью вернулся, господин Дюмурье… Итак, вы мой министр.

— Государь, я всегда к услугам вашего величества; однако…

— У вас есть какие-нибудь условия?

— Объяснения, государь.

— Говорите, я вас слушаю.

— В наше время пост министра не то, что было раньше; оставаясь верным слугой вашего величества, я, войдя в кабинет министров, окажусь и на службе у нации. Так не требуйте от меня с этой минуты речей, к которым вас приучили мои предшественники: я буду говорить так, как того требуют от меня свобода и конституция; исполняя обязанности вашего министра, я не смогу бывать при дворе; у меня не будет на это времени, и я нарушу королевский этикет ради служения моему королю; я буду работать только с вами или в совете и, предупреждаю вас заранее, государь, что эта работа будет борьбой.

— Борьбой? Почему же?

— О, это нетрудно объяснить, государь: почти весь ваш дипломатический корпус состоит из отъявленных контрреволюционеров; я буду настаивать на том, чтобы вы сменили его состав, буду препятствовать выбору дипломатов по вашему вкусу и предложу вашему величеству таких людей, чьи имена вам ничего не скажут; другие вам не понравятся.

— И в этом случае, сударь?.. — торопливо перебил Людовик XVI.

— В том случае, государь, когда отвращение вашего величества будет слишком велико и достаточно мотивировано, то, поскольку вы хозяин, я подчинюсь; но, если ваш выбор будет вам навязан вашим окружением и я буду ясно видеть, что он опорочит ваше имя, я буду почтительно просить ваше величество назначить мне преемника… Государь, подумайте, какие огромные опасности грозят вашему трону; его должно поддерживать общественное доверие, а оно, государь, зависит от вас!

— Позвольте мне вас прервать, сударь.

— Ваше величество…

Дюмурье поклонился.

— Я уже давно размышляю об этих опасностях.

Указав рукой на портрет Карла I, он вытер лоб платком и продолжал:

— Да если бы я и захотел об этом забыть, этот портрет заставил бы меня вспомнить!

— Государь…

— Погодите, я еще не все сказал, сударь. Я в таком же положении, мне грозят те же опасности; может быть, эшафот Уайтхолла будет возведен на Гревской площади.

— О государь, вы заглядываете слишком далеко!

— Я вглядываюсь в горизонт, сударь. В этом случае я взойду на эшафот так, как это сделал Карл Первый; возможно, не как рыцарь, но, по крайней мере, как христианин… Продолжайте, сударь.

Дюмурье молчал, пораженный этой твердостью, которой он не ожидал.

— Государь, — заговорил он наконец, — позвольте мне перевести разговор на другую тему.

— Как вам будет угодно, сударь, — согласился король, — однако я еще раз хочу подчеркнуть, что я не страшусь будущего, которым меня хотят запугать, а если и страшусь, то, во всяком случае, я к нему готов.

— Государь, следует ли мне по-прежнему считать себя вашим министром иностранных дел после того, что я имел честь вам сказать?

— Да, сударь.

— В таком случае я на первый же совет принесу четыре депеши; предупреждаю ваше величество, что они ни изложенными в них принципами, ни стилем не похожи на те, что подавали мои предшественники: они будут продиктованы обстоятельствами. Если первый опыт удовлетворит ваше величество, я буду продолжать; если же нет, государь, я всегда готов отправиться на границу, чтобы там служить Франции и моему королю; что бы ни говорили вашему величеству о моих дипломатических талантах, — прибавил Дюмурье, — мое настоящее призвание и дело моей жизни за последние тридцать шесть лет — война.

Он поклонился, намереваясь уйти.

— Подождите, — остановил его король, — мы договорились по одному пункту, но остается еще шесть других.

— Вы говорите о моих коллегах?

— Да; я не хочу, чтобы вы говорили: "Мне мешает такой-то или такой-то"; подберите, сударь, себе кабинет министров сами.

— Государь, это большая ответственность!

— Мне кажется, я иду навстречу вашим пожеланиям, поручая это дело вам.

— Государь, я никого в Париже не знаю за исключением некоего Лакоста, — заметил Дюмурье, — его я и рекомендую вашему величеству на пост морского министра.

— Лакост? — переспросил король. — Это простой комиссар-распорядитель?

— Да, государь, он заявил господину де Буану о своей отставке, чтобы не участвовать в несправедливости.

— Это хорошая рекомендация… Что же касается остальных…

— Я посоветуюсь, государь.

— Могу ли я полюбопытствовать, с кем вы хотите посоветоваться?

— С Бриссо, Кондорсе, Петионом, Рёдерером, Жан-сонне…

— Одним словом, со всей Жирондой.

— Да, государь.

— Ну что ж, пусть будет Жиронда; посмотрим, сможет ли она успешнее выпутаться, нежели конституционалисты и фейяны.

— Остается еще одно дело, государь.

— Какое?

— Надобно знать, удовлетворят ли вас четыре письма, которые я напишу.

— Это мы, сударь, узнаем сегодня же вечером.

— Сегодня вечером, государь?

— Да, время не ждет; мы созовем внеочередной совет, в который войдете вы, а также господин де Грав и господин Кайе де Жервиль.

— А Дюпор дю Тертр?

— Он подал в отставку.

— Сегодня вечером я буду к услугам вашего величества.