Графиня де Шарни. Части 4, 5, 6

— Я в этом не сомневаюсь, государь; однако вам предстоит ответить перед Господом не только за чистоту ваших намерений, но и за их достойное осуществление. Вы хотите спасти Церковь — вы ее губите; ваше духовенство будет перерезано; ваша разбитая корона скатится на землю, залитую вашей кровью, кровью королевы, а может быть, и ваших детей. О мой король! Мой король!

Задыхаясь, Дюмурье припал губами к протянутой Людовиком XVI руке.

С необычайной безмятежностью и несвойственным ему величавым видом король произнес:

— Вы правы, сударь; я готов к смерти, и я заранее прощаю ее своим убийцам. Что же до вас, то вы хорошо мне послужили; я вас уважаю и благодарен за ваши чувства… Прощайте, сударь!

Торопливо поднявшись, король отошел к окну.

Дюмурье собрал бумаги не спеша, чтобы лицо его успело принять подходящее случаю выражение, а также чтобы дать королю возможность его окликнуть; затем он медленно пошел к двери, готовый вернуться по первому слову Людовика XVI; однако это первое слово оказалось и последним.

— Прощайте, сударь! Желаю вам счастья! — только и сказал король.

После этих слов у Дюмурье уже не было возможности задержаться хоть на миг.

Он вышел.

Монархия только что порвала со своей последней опорой; король сбросил маску. Он стоял лицом к лицу с народом.

Посмотрим, чем же в это время был занят народ!

XIV

ТАЙНОЕ СОВЕЩАНИЕ В ШАРАНТОНЕ

Какой-то человек в генеральском мундире весь день провел в Сент-Антуанском предместье, разъезжая на огромном фламандском жеребце, раздавая направо и налево рукопожатия, целуя молоденьких девушек, угощая парней вином.

Это был один из шести наследников г-на де Лафайета, жалкое подобие командующего национальной гвардией — командир батальона Сантер.

Рядом с ним, будто адъютант при генерале, на крепкой лошадке трясся другой человек, судя по одежде, — деревенский патриот.

Огромный шрам проходил через его лицо; в отличие от командира батальона, улыбавшегося искренне и глядящего открыто, он угрожающе посматривал из-под нависших бровей.

— Будьте готовы, дорогие друзья! Берегите нацию! Предатели замышляют против нее, но мы не дремлем! — призывал Сантер.

— Что нужно делать, господин Сантер? — спрашивали жители предместья. — Вы ведь знаете, что мы с вами! Где предатели? Ведите нас на них.

— Ждите, когда придет ваше время, — ответил Сантер.

— А оно точно придет?

Этого Сантер не знал, однако на всякий случай сказал:

— Да, да, будьте спокойны: вас предупредят.

А следовавший за Сантером человек наклонялся к холке коня и шептал на ухо некоторым людям, узнавая их благодаря подаваемым ими условным знакам:

— Двадцатого июня! Двадцатого июня! Двадцатого июня!

Люди отступали на десять, двадцать, тридцать шагов, унося с собой это число; их окружали другие люди, и дата облетала собиравшихся: "Двадцатое июня!"

Что будет 20 июня? Еще ничего не было известно; однако было ясно: 20 июня что-то произойдет.

В людях, которым сообщалось это число, можно было узнать кое-кого из тех, кто имеет некоторое отношение к уже описанным нами событиям.

Среди них — Сент-Юрюж, которого мы видели утром 5 октября, когда он выступил из сада Пале-Рояль, уводя за собой первый отряд в Версаль; тот самый Сент-Юрюж, кого еще до 1789 года обманула жена; потом он был посажен в Бастилию; 14 июля он был освобожден и с тех пор мстил знати и монархии за разбитую семейную жизнь и незаконный арест.

Верьер, — вы его знаете, не правда ли? — появлялся в этой истории уже дважды, этот апокалиптический горбун с рассеченным до самого подбородка лицом; в первый раз мы видели его в кабачке у Севрского моста вместе с Маратом и переодетым в женское платье герцогом д’Эгильоном; во второй раз — на Марсовом поле за минуту до того, как началась стрельба.

Здесь же — Фурнье Американец, стрелявший в Лафайета из-под повозки, но не попавший, потому что ружье дало осечку; после этой неудачи он дает себе слово напасть на кого-нибудь повыше, чем командующий национальной гвардией, а чтобы не было осечки, решает сменить ружье на шпагу.

Среди них и г-н де Босир, который, с тех пор как мы его оставили, так и не постарался исправиться; г-н де Босир принял Олива из рук умирающего Мирабо, как кавалер де Гриё принял Манон Леско из рук, что на мгновение подняли ее над грязью, а затем вновь позволили упасть в болото.

Можно узнать среди этих людей и Муше, скрюченного, кривоногого, хромого коротышку, обмотавшегося трехцветным шарфом непомерной величины, наполовину скрывавшим его крохотное тельце. Кем он был? Муниципальным чиновником, мировым судьей? Откуда мне знать?!

Гоншон, этот Мирабо народа, которого Питу считал еще более уродливым, чем Мирабо знати, тоже был здесь; Гоншон исчезал вместе с волнением, как в феерии исчезает, чтобы появиться вновь еще более неистовым, страшным, озлобленным, тот самый демон, в ком автор временно не нуждается.