Графиня де Шарни. Части 4, 5, 6

В самом деле, одни ненавидели Дюмурье, другие — презирали; однако ему больше повезло, чем Дантону 2 сентября: он был всеми признан единственным человеком, способным спасти Францию.

Жирондисты, которым он был обязан своим назначением, ненавидели Дюмурье: они ввели его в кабинет министров, а он, как помнят читатели, их оттуда изгнал; однако именно они разыскали его в Северной армии, когда он прозябал в безвестности, и назначили главнокомандующим.

Якобинцы ненавидели и презирали Дюмурье; однако они поняли, что человек этот весьма честолюбив, что он жаждет славы и потому будет сражаться до последнего. Робеспьер не осмеливался поддержать Дюмурье из-за его дурной репутации и приказал сделать это Кутону.

Дантон не испытывал к Дюмурье ни ненависти, ни презрения; обладавший мощным темпераментом, он судил обо всем свысока, и его нимало не интересовали чужие репутации; он был из тех, кто готов использовать в своих целях людей порочных, если с их помощью можно добиться желаемых результатов. Однако, зная, какую выгоду можно извлечь из назначения Дюмурье, Дантон в то же время не вполне доверял ему и потому послал к нему двух своих людей: Фабра д’Эглантина, выразителя его идей, и Вестермана, свою карающую десницу.

Все силы Франции были сосредоточены в руках того, кого называли интриганом. Старый Люкнер, немецкий солдафон, доказавший свою полную неспособность в самом начале кампании, был отправлен в Шалон за рекрутами. Диллон, храбрый солдат, заслуженный генерал, занимавший в военной иерархии более высокое положение, чем Дюмурье, получил приказ ему повиноваться. Келлерман также был отдан под начало этого человека, которому безутешная Франция неожиданно вручала свой меч со словами: "Я не знаю никого, кроме тебя, кто мог бы меня защитить, — защити меня!"

Келлерман ворчал, ругался, плакал, но смирился; однако повиновался он неохотно, и нужна была орудийная канонада, чтобы заставить его стать тем, кем он, в сущности, и был: верным сыном отечества.

А теперь ответим на вопрос: почему войска союзных монархов, чей марш на Париж был расписан по этапам, вдруг остановились после взятия Лонгви, после капитуляции Вердена?

Между ними и Парижем встал призрак: это был призрак Борепера.

Борепер, бывший офицер карабинеров, сформировал и возглавил батальон департамента Мени-Луара. В ту самую минуту как стало известно, что неприятель ступил на французскую землю, он со своими людьми пересек всю Францию с запада на восток.

На дороге они повстречали возвращавшегося домой депутата-патриота, их земляка.

— Что передать вашим родным? — спросил депутат.

— Что мы погибли! — ответил кто-то из них.

Ни одному спартанцу, отправлявшемуся в Фермопилы, не удалось дать более возвышенный ответ.

Как мы уже сказали, враг подступил к Вердену. Это произошло 30 августа 1792 года, а 31-го городу было предложено сдаться.

Борепер со своими людьми, пользуясь поддержкой Марсо, хотел сражаться до конца.

Совет обороны, состоявший из членов муниципалитета и именитых граждан города, приказал ему сдать город.

Борепер презрительно усмехнулся.

— Я поклялся скорее умереть, чем сдаться, — ответил он. — Живите в позоре и бесчестье, если это вам нравится; я же верен своей клятве. Вот мое последнее слово: я умираю.

И он пустил себе пулю в лоб.

Его призрак был таким же огромным, как великан Ада-мастор, только еще более устрашающим!

Кроме того, союзные монархи, полагавшие, судя по рассказам эмигрантов, что жители Франции встретят их с распростертыми объятиями, ясно видели, что все было далеко не так.

Они видели, что плодородные и заселенные земли Франции при их приближении меняются словно по мановению волшебной палочки: все зерно исчезало, будто унесенное ураганом. Его перевозили на запад.

В борозде вместо колосьев стояли только вооруженные крестьяне; у кого были ружья — взяли в руки ружья, у кого были косы — вооружились косами, у кого были вилы — схватили вилы.

Погода нам тоже благоприятствовала; под проливным дождем солдаты промокали до нитки, земля пропиталась водой, дороги развезло. Конечно, дождь этот мочил всех — и французов и пруссаков; однако то, что благоприятствовало французам, было враждебно по отношению к пруссакам. Для врага у крестьянина были припасены ружье, вилы, коса да зеленый виноград, а для соотечественников у него находились и стаканчик вина, укрытого за вязанками хвороста, и кружка пива, припрятанного в дальнем углу подвала, и охапка сухой соломы, расстеленная на земле — настоящая постель солдата.

Но одну ошибку совершали за другой, и Дюмурье первый; в своих мемуарах он перечисляет и собственные упущения, и промахи своих подчиненных.

Он писал в Национальное собрание: "Аргоннские проходы — это французские Фермопилы; но не тревожьтесь: я буду удачливее Леонида и не погибну!"