Графиня де Шарни. Части 4, 5, 6

— Я подумал, что, раз вы поедете туда облегчить госпоже Бийо страдания в последние ее дни, я останусь здесь и попытаюсь помочь господину Бийо вернуться к жизни… Понимаете, я останусь с тем, кто одинок, мадемуазель Катрин.

Питу проговорил это с обычным для него ангельским простодушием, не думая о том, что в нескольких словах он выразил всю глубину своей преданности.

Катрин протянула ему руку.

— У вас добрая душа, Питу! — промолвила она. — Ступайте поцелуйте моего бедного маленького Изидора.

Она пошла вперед: только что описанная нами короткая сцена произошла у входа в дом, возле калитки, ведущей на улицу. Бедняжка Катрин в траурном наряде была хороша как никогда, что заставило Питу еще раз тяжело вздохнуть.

Катрин пригласила молодого человека в небольшую, выходившую в сад спальню; эта спальня, не считая кухни и туалетной комнаты, и была жилищем Катрин; там стояла кровать и колыбель.

Кровать матери и колыбель сына.

Мальчик спал.

Катрин отодвинула газовую занавеску и отошла в сторону, давая возможность Питу разглядеть ребенка.

— Ой, да он просто ангелочек! — прошептал Питу, сложив руки, словно для молитвы.

Он пустился на колени, будто перед ним в самом деле был ангел, и поцеловал малышу ручку.

Питу тут же был вознагражден за свой поступок: он почувствовал, как волосы Катрин заструились по его лицу, а ее губы коснулись его лба.

Мать возвращала поцелуй, которым он одарил ее сына.

— Спасибо, дорогой Питу! — поблагодарила она. — С тех пор, как бедного мальчика в последний раз поцеловал его отец, никто, кроме меня, его не приласкал.

— О мадемуазель Катрин! — прошептал Питу, ослепленный и потрясенный ее поцелуем, словно электрической искрой.

Впрочем, это был святой поцелуй признательной матери, и только.

XXVI

ДОЧЬ И ОТЕЦ

Десять минут спустя Катрин, Питу и маленький Изидор уже ехали в экипаже доктора Жильбера в Париж.

Карета остановилась у госпиталя Гро-Кайу.

Катрин вышла, подхватила сынишку на руки и последовала за Питу.

Подойдя к двери бельевой, она остановилась.

— Вы мне сказали, что у постели отца будет доктор Жильбер, не так ли?

— Да… — Питу приотворил дверь. — Он уже там.

— Посмотрите, могу ли я войти и не причиню ли я отцу слишком сильного волнения.

Питу вошел в комнату, справился у доктора и почти тотчас вернулся к Катрин.

— Он получил такой сильный удар, что пока никого не узнает, как считает доктор Жильбер.

Катрин пошла было к больному с Изидором на руках.

— Дайте мне мальчика, мадемуазель Катрин, — предложил Питу.

Катрин замерла в нерешительности.

— Дать его мне, — настаивал Питу, — это все равно, как если б вы с ним не расставались.

— Вы правы, — согласилась Катрин.

Она передала мальчика Анжу Питу, как брату и даже может быть, с большим доверием, потом решительно шагнула в комнату больного и подошла прямо к постели отца.

Как мы уже сказали, доктор Жильбер сидел у его изголовья.

Состояние больного почти не изменилось; как его накануне усадили в подушки, так он теперь и сидел, а доктор смачивал влажной губкой бинты на голове больного. Несмотря на то что у него началась явно выраженная лихорадка, из-за большой потери крови раненый был смертельно бледен; глаз и часть левой щеки припухли.

Ощутив прохладу, он пролепетал что-то бессвязное и поднял веки; но сильная сонливость, которую врачи называют комой, заставила его замолчать и закрыть глаза.

Подойдя к постели, Катрин упала на колени и, воздев руки к небу, воскликнула:

— Боже мой! Ты видишь: я от всего сердца прошу тебя: спаси моего отца!

Это было все, что девушка могла сделать для своего отца, который хотел убить ее возлюбленного.

При звуке ее голоса по телу больного пробежала дрожь; дыхание его участилось, он открыл глаза и, поискав взглядом место, откуда доносится голос, остановил глаза на Катрин.

Он пошевелил рукой, словно отгоняя видение, по всей видимости принятое больным за горячечный бред.

Взгляды дочери и отца встретились, и Жильбер с ужасом прочел в глазах одной и другого не любовь, а скорее ненависть.

Девушка поднялась и тем же решительным шагом, каким вошла, возвратилась к Питу.

Питу стоял на четвереньках, играя с малышом.

Катрин схватила малыша движением, в страстности которого было больше от матери-львицы, чем от матери-женщины, и прижала его к груди со словами:

— Мальчик мой! О мой мальчик!

В этом крике было все: и тревога матери, и жалоба вдовы, и боль женщины.

Питу хотел проводить Катрин до дорожной конторы и посадить в дилижанс, отправлявшийся в десять часов утра.

Однако она отказалась.

— Нет, — заметила она, — вы сказали, что ваше место рядом с тем, кто одинок; оставайтесь, Питу.

Она подтолкнула Питу к двери бельевой.

Когда Катрин приказывала, Питу мог только подчиняться.

Питу вернулся к постели Бийо, и тот, заслышав тяжеловатые шаги капитана национальной гвардии, открыл глаза, и выражение благожелательности сменило на его физиономии выражение ненависти, подобно грозовой туче набежавшее при виде дочери; а Катрин тем временем спустилась по лестнице с ребенком на руках и поспешила на улицу Сен-Дени к гостинице "Оловянное блюдо", откуда в Виллер-Котре отправлялся дилижанс.