Графиня Де Шарни

Первую комнату, бывшую скорее передней, заняли придворные и слуги, сохранившие верность королю в трудную минуту.

Это были принц де Пуа, барон д'Обье, г-н де Сен-Пардон, г-н де Гогла, г-н де Шамильи и г-н Гю.

Король остановился во второй комнате.

Третья была предложена королеве; это была единственная комната, оклеенная обоями. Войдя в комнату, Мария-Антуанетта бросилась на кровать и вцепилась зубами в подушку; ею овладело такое отчаяние, рядом с которым страдания колесованного — ничто.

Двое ее детей остались с нею.

Четвертая комната предназначалась принцессе Елизавете, принцессе де Ламбаль и принцессе де Турзель, с трудом разместившимся в крохотной комнате.

У королевы не было ничего: ни денег, так как у нее отняли кошелек и часы в толчее у входа в Собрание; ни постельного белья, — понятно, она ничего не могла унести из Тюильри.

Она одолжила двадцать пять луидоров у сестры г-жи Кампан и послала за бельем в Английское посольство.

Вечером Собрание приказало огласить на парижских улицах при свете факелов принятые днем декреты.

Глава 2

ОТ ДЕВЯТИ ЧАСОВ ВЕЧЕРА ДО ПОЛУНОЧИ

Освещенные факелами площадь Карусели, улица Сент-Оноре и набережные являли собою печальное зрелище!

Бой уже был кончен; но еще продолжали бушевать в сердцах ненависть и отчаяние.

Рассказы современников, а также роялистская легенда долго и проникновенно повествуют, — признаться, мы и сами готовы это сделать, — об августейших особах, с чьих голов этот страшный день сорвал короны; немало слов посвящено мужеству, дисциплине, преданности швейцарцев и дворян. Подсчитано, сколько капель крови было пролито защитниками трона; однако никто не считал тела простых людей, слезы матерей, сестер, вдов.

Скажем об этом несколько слов.

Для Господа, который в Своей высшей мудрости не только допускает, но и направляет события, подобные описываемому нами, кровь есть кровь, а слезы — это слезы.

Число жертв среди простого народа было гораздо значительнее, чем среди швейцарцев и дворян.

Послушайте, что говорит автор «Истории революции 10 августа», тот же Пелетье, известный как роялист:

«День 10 августа обошелся человечеству почти в семьсот солдат, в двадцать два офицера, двадцать национальных гвардейцев-роялистов, пятьсот федератов, троих командующих войсками Национальной гвардии, сорок жандармов, более ста человек из королевской прислуги, двести человек, убитых за грабеж[46]; девять граждан, убитых в Фельянах, г-н де Клермон д'Амбуаз и около трех тысяч простых людей, убитых на площади Карусели, в Тюильрийском саду или на площади Людовика XV; всего — около четырех тысяч шестисот человек!»

И это вполне объяснимо: читатель видел, какие меры предосторожности были приняты для укрепления Тюильри; швейцарцы вели огонь главным образом из укрытий; наступавшим же нечем было прикрыться и приходилось подставлять под удары собственную грудь.

Три с половиной тысячи восставших, не считая двухсот человек, расстрелянных за грабеж, погибли! Можно предположить, что столько же было раненых; историк, описывающий 10 августа, говорит лишь о мертвых.

Многие из этих трех с половиной тысяч человек, — ну, скажем, половина, — были люди женатые, бедные отцы семейства, которых толкнула на борьбу невыносимая нищета; они вооружились тем, что подвернулось под руку, а то и вовсе без оружия бросились в бой, оставив в нищих лачугах голодных детей, отчаявшихся жен.

Они нашли смерть кто на площади Карусели, где сражение только начиналось, кто в апартаментах дворца, где оно продолжалось, кто в Тюильрийском саду, где оно завершилось.

С трех часов пополудни до девяти вечера были спешным порядком собраны и свалены на кладбище Мадлен все убитые в военной форме.

Что же до простых людей, то дело обстояло иначе: могильщики собирали тела и свозили к предполагаемому месту жительства; почти все погибшие были из Сент-Антуанского предместья или же из предместья Сен-Марсо.

Там, главным образом на площади Бастилии и на площади Арсенала, на площади Мобер или на площади Пантеона погибших раскладывали рядами, Всякий раз, как похоронные дроги, тяжело катившие и оставлявшие за собой кровавый след, въезжали в то или в другое предместье, целая толпа матерей, жен, сестер, детей окружала их в немом ужасе[47]; потом, по мере того, как живые узнавали мертвых, раздавались крики, угрозы, рыдания; это были неслыханные и дотоле неизвестные проклятья, поднимавшиеся, подобно ночным птицам — вестникам несчастья, хлопавшим крыльями в темноте и улетавшим с жалобными криками в сторону Тюильрийского дворца. Проклятья, словно воронья стая, реяли над королем, королевой, двором, над окружавшей их австрийской камарильей, над дворянами, которые помогали им советами; разгневанные женщины клялись отомстить, — что и произойдет 2 сентября и 21 января; а некоторые хватали пику, саблю, ружье и, опьянев от крови, которую они пили глазами, возвращались в Париж, чтобы убить… Кого убить? Недобитых швейцарцев, дворян, придворных! А также чтобы убить короля, чтобы убить королеву, если только удастся их найти!