Графиня Гизела

Баронесса Флери и госпожа фон Гербек отправились за молодой графиней. Обе они употребили все свои усилия, чтобы узнать, о чем она хотела говорить с князем. Но так как ни просьбы, ни угрозы не тронули непокорную падчерицу и не заставили ее, согласно желанию министра, возвратиться в Грейнсфельд, ее превосходительство, пожав плечами, оставила комнату.

Госпожа фон Гербек, глубоко вздыхая, уселась в кресло; молодая графиня принялась спокойно ходить по комнате, останавливаясь по временам у двери, из которой видна была лестница, ведущая в верхний этаж, в покои их превосходительств, – князь был там и на своем обратном пути в бальную залу должен был спуститься по ней.

Поднявшись в верхний этаж с двумя своими спутниками, его светлость достиг салона с фиолетовыми плюшевыми занавесами и запер за собой дверь, которая вела в длинную анфиладу комнат. В зеленой комнате, смежной с салоном и отделявшейся от него портьерой, разливался бледный матовый свет из висевшей на потолке лампы, освещая зеленый фон обоев, неясные очертания морских богинь и как бы выступающий из рамы чудный образ графини Фельдерн.

Князь остановился среди комнаты и поспешно вынул из кармана документ. Теперь уже он не маскировал своего волнения. Вскрыв бумагу, он прочел задыхающимся голосом: «Генрих, принц А. – Ганс фон Цвейфлинген, Вольф фон Эшенбах».

– Нет сомнения! – вскричал князь. – Эшенбах собственноручно передал вам это завещание, господин фон Оливейра?

– Прежде всего я должен сообщить вашей светлости, что я немец, – сказал португалец спокойно. – Мое имя Бертольд Эргардт – я второй сын бывшего смотрителя завода в Нейнфельде.

– Ха, ха, ха! – вскричал с торжеством министр. – Я как будто знал, что вся эта история кончится подобной развязкой… Ваша светлость, мы имеем в государстве снова самого отъявленного демагога – двенадцать лет тому назад он спасся бегством от кары закона!

С суровым взглядом князь отступил на шаг назад.

– Как вы осмелились под ложным именем представиться мне? – вскричал он грозно.

– Я на самом деле фон Оливейра – в Бразилии у меня есть владение, носящее подобное название, и как владелец его я ношу это имя, – возразил с невозмутимым спокойствием португалец. – Если бы я возвратился в Германию из своих собственных, чисто личных интересов, ничто в мире не заставило бы меня изменить мое немецкое имя, уважаемое всеми в здешнем краю… Но я взял на себя обязанность, для исполнения которой требовалась большая осторожность… Я должен был вступить в непосредственные отношения с вашей светлостью, но был убежден, что при моей мещанской фамилии подобные отношения никогда не будут возможны, учитывая строгость придворного этикета в А.

– Да, почтеннейший мой господин Эргардт, – прервал его высокомерным тоном министр, – вам действительно никогда бы не удалось мистифицировать его светлость подобной нелепостью, – и он указал на завещание, – если бы вы сохранили ваше «всеми уважаемое имя»… Ваша светлость, – обратился он к князю, – никто более меня из подданных ваших не желает так увеличить владения и доходы княжеского дома – все действия мои говорят за это, – но с моей стороны было бы непростительным безрассудством, вопиющей несообразностью, если бы я не решился эту жалкую стряпню признать за подлог!.. Многоуважаемый господин демократ, я слишком хорошо понимаю замыслы ваши и вашей хваленой партии! Этим самым завещанием шайка пытается нанести удар благородным сподвижникам отечества, охраняющим трон монарха, но берегитесь – я также в числе их и возвращу вам ваш удар!

Лицо португальца вспыхнуло ярким румянцем, и правая рука, сжатая в кулак, задрожала, но Бертольд Эргардт не был уже более тем пылким студентом, которого когда-то другой должен был сдерживать в границах самообладания, – в эту минуту человек этот остался верен своей могучей силе воли, выработанной жизнью.

– Выслушав меня, его светлость поймет, почему я отказываюсь от всякого удовлетворения с вашей стороны, – проговорил он хладнокровно.

– Бесстыдный… – продолжал министр с раздражением.

– Барон Флери, я убедительно прошу вас быть умереннее, – возразил князь, прерывая его и повелительным жестом поднимая руку. – Оставьте этого человека говорить – я хочу сам убедиться, действительно ли партия ниспровержения существующего порядка и ненависть…

– Так называемая партия ниспровержения существующего порядка в стране, управляемой вашей светлостью, не имеет ничего общего с данным обстоятельством, – проговорил, прерывая его, португалец. – Что же касается ненависти, о которой упоминает ваша светлость, то не могу не признаться вам в моей глубокой, бесконечной ненависти к этому человеку!

И он указал на министра, который отвечал ему презрительным смехом.