Грани миров

Я знаю, что вы с Петенькой мне не велели, видеть Сереженьку, и даже не разрешили писать вам. Конечно, мне было тяжело, но я всегда узнавала про вас стороной и все знала. Знаю, что Петя вернулся с войны живой, женился и занимается своей наукой — он ведь и смолоду увлекался, всегда с отцом разные научные споры вел. Знаю, что твоего мужа убили, что ты в войну работала в эвакуации и забрала туда с собой Сереженьку. Спасибо, что сберегли моего сыночка, что заботитесь, бережете, в университете обучаете. Только ведь я мать, у меня тоже сердце болит — увидеть бы его, поговорить, обнять. Вы с Петей говорили, что я кругом виновата, с презрением смотрели, как на гниду. Но только ведь люди разными рождаются — вы гордые, смелые, а я простая женщина, меня страх под себя подмял. Потом, я ведь ждала ребенка, ты ведь это не пережила, тебе не понять. И хоть вы никогда не интересовались, но у меня родилась девочка, ваша сестра Людочка. Сейчас я работаю акушеркой в роддоме, а Люде уже семнадцать, и она поступила в институт, чтобы выучиться на доктора, а не так, как я, быть простой акушеркой. Мне она иногда по работе помогает, и руки у нее золотые. Только она ведь еще несмышленыш, девочка, ей и одеться надо, и погулять, а зарплата у меня маленькая. Поэтому я прошу тебя, Ада: я ведь твой приказ выполнила, когда вы с Петей мне велели отдать вам Сереженьку и на глаза ему не показываться. Так и вы выполните мою просьбу: помогите немного Людочке. В квартире у вас еще со старых времен много было дорогих вещей, и вам все осталось, потому что я ушла в одном платье, а ведь Людочка тоже имеет право, она тоже Эрнесту родная дочь. И если поможете, то я, как и обещала, Сереженьку беспокоить не буду. А то ведь мне придется его просить, чтобы он родной сестре помог, а я и сама не желаю после стольких лет ему своим родством навязываться.

Муромцева Клавдия Ивановна, 10 марта 1953 года.

Трижды перечитав письмо, он сложил пожелтевший листок по старому сгибу и сунул его в карман брюк, а затем начал медленно укладывать обратно разбросанные на кровати вещи — перевязанную стопку писем, пилочку для ногтей, обитую бархатом коробочку. Застегнул блестящий замочек, водворил сумочку на ее прежнее место в платяном шкафу и остался стоять посреди комнаты, не зная, что делать.

— Сережа, — громко позвал из прихожей старший брат, — ты где, у Ады?

— Да-да, я здесь, я не нашел анальгин, — он дотронулся до письма в кармане.

— Бог с ним, с анальгином, звонит Варвара Терентьевна.

— Да? А это еще кто?

— Какой же ты, — заглянув в комнату, упрекнул его Петр Эрнестович, — ничего не знаешь, никого не помнишь. Варвара Терентьевна, из месткома. Она для тебя путевки всегда выбивает.

— Ну, и? — угрюмо буркнул Сергей, занятый своими мыслями. — Выбивает, что дальше?

— Да ничего, — внимательно посмотрев на брата, ответил Муромцев-старший. — Варвара Терентьевна поздравила меня от имени профсоюза с годовщиной Победы и сказала, что есть «горящая» путевка в Нафталан — это в Азербайджане — в санаторий имени Кирова. Курорт бальнеологический, для больных с заболеваниями суставов, с целебными грязями, но в этом году они открыли отделение для желудочников. Там недалеко источники Истису и Бадамлы, минеральную воду привозят прямо оттуда — как раз то, что тебе надо. Человек ждет у телефона, что ответить — поедешь или нет? Быстрей соображай, Сережа.

— Поеду, — равнодушно ответил тот, вновь нащупав письмо в кармане, — почему не поехать, какая мне теперь разница.