Граждане

Однако Кузьнар постепенно, понемногу, но зато прочно втягивался в новую работу. Сначала накладывал свои тяжелые руки на мелочи, на отдельных людей или отдельные участки, но в конце концов забрал в эти руки всю Новую Прагу. У него был хороший нюх, и его медвежьи глазки смотрели зорко. Он сразу заметил, что бригады каменщиков организованы неправильно: они делились на «тройки». Кузьнар провел несколько совещаний и доказал, что работать парами гораздо целесообразнее. Он перегруппировал и людей в бригадах. Сначала это вызвало ропот, но повысило производительность. После этого Кузьнар принялся вводить на стройке поточную систему, о чем какой-то репортер даже написал в «Трибуне». В тресте уже стали поговаривать, что на «Новой Праге дело двинулось». Кузьнар незаметно для себя стал подлинным хозяином стройки. Раз-другой дал людям почувствовать, что способен, когда нужно, сжать руку в кулак. Мастера, который избил подручного, он выгнал через час. Устроил над тремя прогульщиками показательный суд, на котором обвинителем выступал зетемповец Вельборек. Для некоторых работников добился повышения ставок.

— А знаете, начальник, у вас ведь есть организаторский талант, — посмеиваясь, говорил ему Шелинг. — Предсказываю вам, что получите медаль.

Кузьнар только хмурил брови и отмалчивался. Однажды он созвал совещание всех прорабов. Оно продолжалось три часа, и прорабов основательно пот прошиб, но все, кроме трех человек, говорили с этого дня о Кузьнаре, что он «парень первый сорт». В середине ноября ему позвонил Русин:

— Ну, говорят, что ты хорошо управляешься. Как там твои клозеты?

— Будут! — ответил Кузьнар со смехом, вспомнив свои угрозы. И, пользуясь случаем, выторговал у Русина добавочное ассигнование на паркетные плитки.

Годовой план был выполнен к концу ноября: семьсот тридцать одна комната. Кузьнар даже не совсем понимал, как они этого добились, но факт был налицо. В клубе состоялось общее собрание, читали фамилии передовиков, затем произнес речь представитель Главного строительного управления Варшавы. Когда на трибуне появился Кузьнар, его встретили бурей аплодисментов. А он стоял, жмуря глаза от яркого света, потом, махнув рукой, сказал:

— Себе хлопайте, а не мне…

Говорил он коротко, голосом, охрипшим от волнения. Перечисляя достижения, кивком головы указывал на окно, за которым виднелись только что достроенные корпуса и здание интерната. Благодарил активистов, отмечал передовые бригады. Потом, сделав паузу, заговорил о недоделках и браке. Косясь на сухой профиль секретаря партийной организации Тобиша, сидевшего в президиуме, упрекнул самого себя в ряде допущенных ошибок.

— Основная наша задача, товарищи, все еще впереди, — сказал он и закончил свою речь предостережением против самодовольства и самоуспокоенности.

Он сошел с трибуны разгоряченный, пожимая протянутые к нему руки. После собрания показывали короткометражный фильм. Кузьнар смотрел на экран, ничего не видя, — он все еще не мог опомниться от удивления, думая о необычайном стечении обстоятельств, которое помогло им выполнить план. Все снова и снова он пытался во всем разобраться, оценивал свои и чужие усилия и никак не мог решить, чья же тут главная заслуга. В конце концов он задремал, а когда сеанс кончился, поехал домой и по дороге купил бутылку болгарского вина.

Главной задачей, о которой он упоминал в своей речи, были «поля Русина» — так Кузьнар в мыслях называл бескрайнюю равнину, коричневато-бурую в эту пору года, тянувшуюся в сторону Вавра и железной дороги, от которой скоро должны были провести к Новой Праге III долгожданную ветку.

Вот уже несколько недель об этих «полях Русина» совещались и в тресте, и в главном управлении. Начать работы предполагали ранней весной, но уже сейчас выясняли важные вопросы, касающиеся организации работ, материалов, рабочей силы. На этих совещаниях Кузьнар пускал в ход всю свою хитрость, подготовляя почву: он требовал гарантий и обязательств, расширения технической базы, увеличения числа бригад, укрепления штата специалистами… Он торговался отчаянно, был глух, как пень, к неоспоримым, казалось, доводам тех, кто возражал ему. На него изливали холодный отрезвляющий поток совершенно очевидных истин, били по голове, как обухом, соображениями реальной необходимости. Говорили, что нельзя же остановить все другие стройки в Варшаве, что скоростники забирают большую часть инвентаря, что завод «Искра» выпустил вдвое меньше трансформаторов, чем запланировано, что постоянно не хватает рабочих рук, приходится расформировывать старые бригады и перебрасывать людей на стройки МДМ или Млынова…

— А вы, — говорили Кузьнару, — хотели бы забрать к себе на стройку двести пятьдесят тысяч польских строителей, все экскаваторы и «сталинцы» и лучших специалистов, — может, даже самого Краевского вам подавай, а?

Кузьнар слушал с каменным лицом. Когда его собеседники умолкали, он только поводил плечами, словно отряхиваясь, и опять долбил свое:

— Без людей и оборудования строить не начнешь.