Греческая революция и 300 спартанцев

Утром 22 апреля Караискакис получил восемь ящиков боеприпасов, всего на пару часов боя и, убедившись в сатанинской игре англичан, которая проявлялась еще тогда, дал команду выбросить их в море. Ящики, к сожалению, не выбросили, впоследствии оказалось, что порох там был испорчен. Караискакис не спал в своей палатке, постоянно выкрикивая что-то в адрес командующего. Неожиданно началась перестрелка в тогдашних плавнях Нового Фалера. Здесь позиции держали островитяне, под командованием английского полковника Дэвида Укварта[256], родственника Кокрейна. До сих пор не получены ответы на два вопроса: Во-первых, почему в этот день англичане специально напоили солдат. Во-вторых, почему Дэвид Укварт и его офицеры не остановили подвыпивших бойцов от несанкционированного боя.

Пьяная стычка переросла в бой. Османские подкрепления бросились в атаку. Островитяне бросился спасать Никитаса Стамателопулоса, но после его ранения греки отступили. Верхом на коне, прибыл Караискакис и с немногочисленной кавалерией гнал османов к устью реки Кифисос. Здесь Караискакис был тяжело ранен в живот. Греки отступили в образцовом порядке, так как это было их спасение. Караискакис сошёл с коня и, обращаясь к Тзавеласу, сказал: «Об одном прошу тебя, не подпускай ко мне врачазападноевропейца». То есть опасения в возможность того, что его могли отравить, были уже тогда.

Караискакиса подняли на борт голета «Спартанец». Здесь его навестили два его соратника, которым он сказал получившие в дальнейшем огласку слова: «Я знаю виновника, если выживу, отомстим». Греческий историк Фотиадис пишет: «Заговор, привёдший к убийству Караискакиса, был исполнен в лучших традициях Британской империи. Считаю главными лицами этого заговора Кокрейна и его приспешников Маврокордато и Черча». Караискакис умер утром 23 апреля 1827 года, и был похоронен на острове Саламин.

Когда османы узнали о смерти Караискакиса, то в их лагере начались ликования и стрельба. Американский филэллин Хоув, врач и в дальнейшем историк, писал: «Самую большую честь ему оказали османы, которые своими ликованиями и залпами выражали своё счастье о смерти того, кого они боялись более чем всех филэллинов в погонах, что противостояли им».

Караискакис был ещё живым, когда Кокрейн устроил военный совет. «Самым страшным следствием смерти Караискакиса было то, что ни у кого не было силы противостоять роковым планам Кокрейна. Офицеры, которым предстояло исполнить их, посовещались и решили, что при всей абсурдности этих планов, их честь обязывает исполнить их».

После смерти Караискакиса впервые на берег вышел и Черч «и мы увидели наконец его лицо», писал Касомулис.

Черч отменил наступление через оливковую рощу, оставив в плане только десант в Фалере. Никто не был назначен координировать действия войск, остававшихся в Пирее и Кастелле.

В 8 вечера, 2500 бойцов, вместо 3500, что предписывал Караискакис, были посажены на корабли. Немногочисленная греческая кавалерия была «забыта» в Пирее. При почти полном безветрии, корабли подошли к Фалеру к рассвету. Военачальники запросили Кокрейна задержать высадку до наступления темноты, но тот настоял на своём. Кохрейн был щедр на ром и на денежные вознаграждения тем, кто первым дойдёт до Афин. Немецкий врач Гросс, участник этой операции, писал: «Черч, вместо того чтобы возглавить наступление, разумно расположился на берегу возле лодчонки».

Один из командиров повстанцев, Ламброс Вейкос[257], предвидя свою гибель, отдал своему несовершеннолетнему адъютанту своё серебряное оружие, чтобы обеспечить семью на несколько месяцев. Ушёл и не вернулся, его имя сегодня носит афинский квартал. Повстанцы, высаженные в светлое время суток и без единого командования, оказались разбросанными от побережья и до Афин на четырнадцати позициях! Ожидая атаку кавалерии стали окапываться, но при них оказалось всего только сто двадцать лопат. В Британском музее хранятся огрызки записки Нотараса — Черчу: «Мотыги, шлите нам мотыги».