Греческий огонь

сейчас эта глыба металла вывалит на гребень холма и закричит: "Подчиняйся, русски швайн! Мы вас всех поголовно в рапство закабаляйт!" Мягкий мерцающий свет озарил гребень холма. И выступил из лучей заката прекрасный белокурый рыцарь, высокий и статный, с открытым лицом. В левой руке он держал алую розу. На правом плече его чистил перышки жемчужный соловей.

- Мир вам, братья во Христе! – возгласил благородный рыцарь, и Ваня Царицын узнал добродушный, простой голос хоккеиста Солнцева. Теперь он узнал его в лицо: макияж был удачен, он скрашивал некоторую грубость черт, превращая мужественную физиономию Солнцева в подобие ангельских ликов, изображаемых мастерами раннего Возрождения.

- Я принёс вам эту розу от Римского папы, – продолжал златовласый рыцарь. – Это знак любви. Западное рыцарство протягивает Святой Руси руку помощи. Мы предлагаем вам военный союз против диких монголов. Мы поможем вам сохранить вашу вечевую демократию в Новгороде...

Западный витязь обернулся и принял из рук подскочившего оруженосца великолепный, окованный золотом ковчег продолговатой формы.

- В этом футляре хранится меч Эскалибур. Мы передаём его вам, чтобы вы могли обратить его против варваров, наступающих из бесконечных глубин Азии.

Рыцарь с лёгким поклоном протянул Ване меч.

- Ни шагу назад, – послышалось из радиосуфлёра. Царицын вздрогнул.

Да, это была его реплика из старого сценария, давно и тщательно заученная наизусть. Но сейчас, здесь, она звучала, прямо скажем, совсем не к месту.

-  Иван, не молчать! – взвизгнул радиосуфлёр. – Повторяй за мной: ни шагу назад!

- Ни шагу назад! - крикнул Иван, оглядываясь на Илью Муромца и Серого Волка. Те почему-то оскалились и обнажили клинки.

"Пощады никто не желает, – шёпот Ханукаина настойчиво щекотал барабанную перепонку. – Не потерпит наш народ..."

-  Не потерпит наш народ, –

выкрикивал Ваня, судорожно озираясь на Муромца и Волка, которые напирали на безоружного рыцаря, рыча от возбуждения, – чтобы русский хлеб душистый назывался словом "брод"!

- На тебе! Получай, фриц! - вдруг хрюкнул Муромец и с размаху двинул белокурого паладина дубиной по лицу.

- Умри, немецкая гадина! - скрипнул зубами Волк, всаживая кинжал в арийское сердце прекрасного Пса-рыцаря. Западный воитель побледнел, возвёл глаза к небу и, медленно сложив на груди могучие руки, повалился навзничь.

"Кто с мечом к нам придёт..." – зазвучало в левом ухе.

Царицын ошарашено мотнул головой. Он не мог избавиться от этого звона в голове, от назойливого суфлёра. Покраснев от собственного бессилия, он покорно повторил вслед за режиссёром:

- От меча и погибнет!

Как в лихорадке, как заведённый, он отыграл ещё сцену, потом ещё... Вот пришли на Русь коты-баюны в пышных одеждах польских шляхтичей. Опять всё пошло как-то криво, не по сценарию: вместо того чтобы хамить и пьянствовать, шляхтичи церемонно кланялись и предлагали помощь в прекращении внутренней русской смуты. И опять этих милых людей, пытавшихся приобщить Русь к ценностям западной цивилизации, страшно избили, связали верёвками... Иван кричал, как подсказывал Ханукаин в левое ухо:

-   Великая, могучая, никем непобедимая! За Веру, Царя и Отечество!

А когда победили шляхтичей, на сцену вывалило добрых полсотни танцоров, это начался грандиозный, очень длинный и сложный с точки зрения хореографии номер. Назывался он "Русская смута" – вот на сцене извивались и грызли друг друга танцоры бродвейского мюзикла "Кошки".

В динамиках рокотал качественный русский хард-рок:

Барыня, рабыня!

Сударыня-дурыня!

А я по миру пошла!

Да клиента не нашла!

Непонятно откуда взялась огромная голая баба из папье-маше. В красном кокошнике, в сапогах выше колен – спускается откуда-то с неба, раскорячена в поганой позе с растопыренными розовыми ногами. Кокошник сплошь в золотых крестах, в пёстрых башенках, как на Василии Блаженном. И тут Иван Царицын заплакал. Отвернулся, чтобы не видеть ничего, что творилось на сцене. Он плакал сегодня уже второй раз. Первый – на исповеди – легко и спасительно. Второй –  сейчас – безысходно и жалко. Он понял, конечно же, как зло его обманули, как обвели вокруг пальца, использовали и надсмеялись. Да разве только над ним? А над Петей Тихогромовым, Лобановым Пашей, Надинькой Еропкиной, Асей –  разве нет? Над всеми, кто любит Россию, болеет за неё – разве нет?

Подбежала Василиса. Да и встала как вкопанная.

- Ты что, Ваня? – распахнула вопросительно глаза.

- За что они нас не любят? – спросил он горько у девочки.