Грех 22.10.08

Мое общее впечатление сводится к тому, что Советское правительство пережило уже период внутренней борьбы и все свои силы отдает на созидательную работу, постольку, поскольку это возможно при войне на всех фронтах. Мне также кажется, что население освоилось с новым правлением. Это впечатление получило подтверждение на том заседании Исполнительного Комитета, в котором окончательно были установлены границы власти Чрезвычайной Комиссии. Перед открытием заседания я перекинулся несколькими словами с Петерсом и Крыленко. Возбуждение Гражданской войной уже улеглось. Внутри партии происходила ожесточенная борьба. И Крыленко от Революционного Трибунала, и Петерс из Чрезвычайной Комиссии оба были здесь, чтобы присутствовать при официальном акте, который должен был установить границы их власти. Петерс рассказал мне о своей неудачной охоте, а Крыленко подшучивал надо мной за то, что я не верил в интриги Локкарта. Ни по тому, ни по другому нельзя было заподозрить о той жестокой борьбе, которая шла в партии за и против диктаторской власти, которою обладала Чрезвычайная Комиссия, боровшаяся с контрреволюцией.

Заседание открылось докладом Дзержинского. Этот странный аскет настаивал в варшавской тюрьме на том, чтобы ему давали делать всю самую грязную работу: убирать парашу не только в своей камере, но и в чужих. Он исходил из принципа, что каждый человек должен брать на себя часть тяжелой работы. В первый, опасный период революции он взял на себя неблагодарную роль председателя Чрезвычайной Комиссии. Его личная прямота происходит от его необычайной храбрости, которую он доказал неоднократно за последние восемнадцать месяцев. Во время восстания левых социалистов-революционеров он пошел без охраны в главный штаб восставших, чтобы попытаться образумить их. Когда его там арестовали, он потребовал, чтобы его расстреляли. Все его поведение было настолько отважно, что караул, которому было поручено его охранять, его отпустил, и он вернулся в свою казарму. Этот высокий, с тонкой фигурой человек, фантастическое лицо которого напоминает известный портрет св. Франциска, внушает одинаковый ужас как контрреволюционерам, так и преступникам. Он плохой оратор. Во время речи он смотрит в пространство поверх голов своих слушателей так, как будто он обращается не к ним, а к кому-то невидимому. Даже о предмете ему хорошо знакомом он говорит с трудом, останавливается, подыскивает слова и, видя, что не может окончить фразы, он обрывает ее в середине, и в его голосе появляются просительные интонации, как будто он хочет сказать: «На этом месте стоит точка. Поверьте же мне».

Его короткий доклад о деятельности Чрезвычайной Комиссии был довольно бесцветен. Он рассказал о многих тяжелых моментах, которые пришлось пережить, начиная с пьяных погромов в Петрограде и подавления объединенных анархистов и преступников в Москве (он напомнил, что после четырехчасового боя, в котором они были разгромлены, преступность в Москве упала на 80 %), до дней террора, когда то тут, то там вспыхивали вооруженные восстания против Советов, организованные иностранцами и контрреволюционерами. Далее он подчеркнул, что если раньше революции угрожали восстания крупного размера, теперь в этом смысле можно быть совершенно спокойным. Теперь могут иметь место только мелкие измены, но никак не действия, требующие широкого подавления. Несомненно, что даже в советских учреждениях есть изменники, которые только ждут момента (но момент этот никогда не придет), чтобы перейти на сторону врагов, а до тех пор они тайно вредят Советской власти. Но из этого не следует, что учреждения эти должны быть уничтожены. Борьба с контрреволюцией вошла в новый фазис. Теперь дело не идет о том, чтобы биться с явными врагами, оно состоит в том, чтобы уберечься от врагов тайных. Теперь не применяется закон войны, который разрешал каждому солдату убивать без суда встреченного на поле битвы врага. Теперь другое положение, и виновность каждого преступника должна быть доказана перед трибуналом. Вот почему хотят отнять право выносить приговоры у Чрезвычайной Комиссии. Но если неожиданно мы попали бы в прежнее положение, то диктаторская власть Комиссии была бы восстановлена до тех пор, пока положение не улучшилось бы. Так, там, где в случае вооруженной контр-революции будет объявлено военное положение, Чрезвычайная Комиссия будет пользоваться прежними полномочиями, теперь же деятельность ее будет ограничена, а такие преступники, как советские чиновники, ежедневно опаздывающие на службу, будут предаваться суду Революционного Трибунала, который, признав их виновными, пошлет в концентрационный лагерь, чтобы научить их работать. (При этих словах раздался хохот — единственное доказательство в продолжение всей речи, что слушатели следили за докладом Дзержинского с полным вниманием.)