Грех 22.10.08

— Мне сказали, что эшелоны Краснова двигаются к Красному селу. Я даже не знал, что что-то происходит в Пулково. Через Пулково я вернулся к себе домой, летал и искал эти эшелоны. Но кроме пустых вагонов ничего видно не было.

— А что вообще вы можете сказать об этом времени?

— Я жил в «Астории», это было удобно, приятно и вкусно. Это единственное место, где можно было получать все что хотелось, даже пирожные. И когда я приехал туда, в один из октябрьских дней, 25-го или 26-го, со своим приятелем... У меня был приятель, сын еврейского банкира Дембо (фамилию надо стереть, потому что, может быть, он еще там). Он был прикомандирован к моему отцу, а после революции поступил в Михайловское артиллерийское училище. И был в отряде, который занимал Зимний дворец. А я был в «Астории», и он ко мне приходил туда все время. И в один прекрасный момент я хотел поехать к себе домой. Спускаюсь, стоит солдат-ополченец и говорит, что никого приказано не выпускать. В чем дело? Офицеры волнуются. Вот комиссар Зиновьев в такой-то комнате.

— Так что, в «Астории» жило много офицеров?

— Все комнаты были заполнены офицерами — удобно, тепло и хорошо. Я сказал Зиновьеву: «Дайте мне пропуск, я должен ехать к своим солдатам». — «А кто такие?» — «Отряд по обороне Петрограда». Он мне дал пропуск. Вот как я познакомился и видел Зиновьева.

— Это когда было?

— Числа 25-26 октября, в тот момент, когда юнкера шли на телефонную станцию мимо Исаакиевского собора и по ним большевики стреляли. А потом подъехал броневик с юнкерами же.

А потом я уже вернулся в другую гостиницу, «Европейскую», ближе к Зимнему дворцу. Мой отец уже уехал, брат уехал, я мог вернуться в квартиру, но уже такие вещи начались, и я уехал обратно в Баку. Я там увидел совершенный переворот взглядов. Все уже точно знали, что такое Ленин. Каспийский флот, состоявший из трех канонерок, сделался Центрофлотом, и был даже Совет солдатских и рабочих депутатов. Но он силы не имел и не двигался, потому что большевиков, как таковых, еще не было в Баку.

И тут произошло событие для меня очень важное. Председателем комитета Бакинской летной школы был поляк, морской инженер, очень толковый, и мой большой приятель. Мы получили приказ всех летчиков распустить, потому что денег для оплаты жалования нет. Я говорю, что это идиотство, сейчас же идет война, как можно распускать всех летчиков, тем более что если уедут все гардемарины, вся школа, то здесь будет беспорядок. «Я с тобой согласен, но как быть?» Я говорю: «Пойдем, поговорим с английским консулом». Мы отправились туда втроем — взяли еще представителя Солдатского комитета. Консул Макдональд сказал: «Я не могу вам ответить, но здесь есть представитель английской армии капитан Ниэль. Поговорите с ним». Мы обратились к капитану Ниэлю. Он говорит: «Да, нельзя распускать. Сколько вам нужно денег?». Я говорю: «Вот председатель комитета, он скажет». Ниэль говорит: «Приезжайте завт? ра, я вам дам».

И он платил нашим летчикам жалование, кажется, месяца три, а потом поехал в Тегеран к главному командованию согласовывать наше предложение организовать что-то более серьезное на базе школы. И не возвращался. Мы получили сведения, что он попал по дороге на персидских разбойников. Тогда же мы сами решили поехать в Тегеран кружным путем, через Красноводск и Бендергази. Там обратились к русскому посланнику. Он говорит, что ничего в политике не понимает, и отправил нас к английскому посланнику, потому что там Великий князь Дмитрий Константинович, который может разобраться в этом вопросе. Так мы и сделали, нас пригласили к обеду, мы встретились с Дмитрием Константиновичем.

— А что он делал у английского посланника тогда?

— Он жил у английского посланника после убийства царской семьи. Посланника звали, кажется, лорд Марен. Я полтора часа убеждал Дмитрия Константиновича, что нужно вернуться в Баку и взять на себя руководство фронтом. Он говорит: «Ну что вы, Джунковский, бросьте! Это ерунда все. Через две недели у нас concour epique (лошадиные соревнования. — Ив. Т.) здесь. Я вам достану чудную лошадь».