Грех и другие рассказы

...уж лучше ржавою слюной дырявить наст,лицом в снегу шептать: «Ну, отстрелялся,воин...»,не звать ушедших на высотку, там, где нашкусок земли отобран и присвоен,и лучше, щурясь, видеть ярый флаг,разнежившийся в небесах медово,и слышать шаг невидимых фаланг,фалангой пальца касаясь спускового,и лучше нежить и ласкать свою беду,свою бедовую, но правую победу,питаясь яростью дурною, и в бредунести в четверг то, что обрыдло в среду, —

вот, Отче, вот Отечество, и всё:здесь больше нет ни смысла, ни ответа,листье опавшее, степное будылье,тоска запечная от века и до века.Для вас Империя смердит, а мы есть смердыИмперии, мы прах ее и дым,мы соль ее, и каждые два метраее Величества собою освятим.Здесь солоно на вкус, здесь на восходержаная кровь восходит до небес,беспамятство земное хороводитнас от «покамест» и до «позарез»,здесь небеса брюхаты, их подшерстокосклизл и затхл, не греет, но парит,

здесь каждый неприкаянный подростокна злом косноязычье говорит.Мы здесь примерзли языками, брюхом,каждойсвоей ресницей, каждым волоском,мы безымянны все, но всякий павшийсидит средь нас за сумрачным столом.Так, значит, лучше — лучше, как мы есть,как были мы и так, как мы пребудем,вот ребра — сердце сохранить, вот крест,вот родины больные перепутья,и лучше мне безбрежия ее,чем ваша гнусь, расчеты, сплетни, сметы,

ухмылки ваши, мерзкое вранье,слова никчемные и лживые победы...

* * *

Беспамятство. Не помню детства,строй чисел, написанье слов...Мое изнеженное сердцена век меня переросло.Искал тебя, ловил все вести,шел за тобою в глушь, и тамтобой оттянутые ветвитак сладко били по глазам.

Сержант

Он затевал этот разговор с каждым бойцом в отряде, и не по разу.

С виду — нормальный парень, а поди ж ты.

— Каждый человек должен определить для себя какие-то вещи, — мусолил он в который раз, и Сержант уже догадывался, к чему идет речь. Слушал лениво, не без тайной иронии. — Я знаю, чего никогда не позволю себе, — говорил он, звали его Витькой. — И считаю это верным. И знаю, чего не позволю своей женщине, своей жене. Я никогда не буду пользовать ее в рот. И ей не позволю это делать с собой, даже если она захочет. И никогда не буду пользовать ее...

— Ты уже рассказывал, Вить, — обрывал его Сержант. — Я помню, куда ты ее не будешь... Я даже готов разделить твою точку зрения. Зачем ты только всем про это рассказываешь?

— Нет, ты согласен, что если совершаешь такие поступки — значит, ты унижаешь и себя, и свою женщину? — возбуждался Витька.

Сержант понимал, что влип и сейчас ему нужно будет либо соврать, либо спорить на дурацкую тему.

Ответить, что ли, Витьке, чего бы он сделал сейчас со своей любимой женщиной...

— Лучше скажи, Витя, почему ты рации не зарядил? — поменял Сержант тему.

Витька хмурил брови и норовил выйти из полутьмы блокпоста на еле-еле рассветную улицу.

— Нет, ты постой, Витя, — забавлялся Сержант, будоража пригасший уже настрой. — Ты почему рации взял полумертвые? Ты отчего не зарядил аккумуляторы?

Витек молчал.

— Я тебе три раза сказал: «Заряди! Проверь! Заряди!» — не унимался Сержант, ерничая и забавляясь. — Ты все три раза отвечал: «Зарядил! Проверил! Все в порядке!»

— Ведь хватило же почти до утра, — отругивался Витька.

— Почти до утра! Они сдохли в три часа ночи! А если что-нибудь случится?

— Что может случиться... — отвечал негромко Витька, но таким тоном, чтоб не раздражать: примирительным.

У Сержанта действительно не хватило раздражения ответить. Он и сам... не очень верил...