Грехи и подвиги

– Господи, спаси Святую землю! – отзывались сотни голосов, и христиане с новым воодушевлением кидались в сражение.

Уже когда громадная армия султана была почти вся разметана по равнине и остатки ее бежали к горам, побросав оружие и кидая на ходу даже шлемы и щиты, чтобы легче было уйти от настигающего врага, сам султан с двадцатью тысячами отборной конницы налетел на христиан с левого фланга, пытаясь оттеснить бившихся отчаянно и упорно рыцарей-иоанитов от остальной армии. Он хотел прижать их к горному отрогу, а там было бы уже некуда отступать.

– Ричард! Ричард! – пронеслось над равниной.

И снова мусульмане решили, что король или раздвоился и пребывает в двух местах сразу, или умеет переноситься по воздуху с невиданной скоростью, будто ифрит [54]. Только что он со своей конницей преследовал отступающих к ущелью беглецов и вдруг возник в противоположном конце равнины, у подножия гор, такой же грозный и неотвратимый, с окровавленным по самую рукоять огромным мечом.

На самом деле король уже прекратил гонку за удирающими от него сарацинами и, предоставив христианским воинам собирать груды раскиданного по земле оружия, поскакал в обход своих флангов, чтобы снова выровнять их построение. Он отлично понимал, что у Саладина наверняка есть что-нибудь про запас. И, как всегда, не ошибся.

– Рыцари, ко мне! – взревел Ричард, увидав, что саладинова конница бешено крушит иоанитов, наступая сразу с двух сторон. – Скорей, или эти сукины дети прольют слишком много христианской крови! Скорее!

В это время возле короля были только двое его рыцарей: преданный Блондель и Седрик Сеймур, с самого начала схватки старавшийся не отставать от военачальника. Однако тому и другому бывало трудно угнаться за Ричардом – король прорубал себе проходы в сплошной массе сарацин, кидался в самую гущу драки, и живые волны смыкались за его спиной, как вода за стремительным пловцом.

– Клянусь святыми угодниками, он сумасшедший! – не раз и не два буркнул себе под нос Седрик, наблюдая за Ричардом. – У такой матери только и мог родиться такой сын… Странно, что остальные ее сыновья не такие. В пользу того, что он не сумасшедший, говорит только одно: он все еще жив, а помешанный был бы в этой мясной лавке мертв уже раз пятнадцать!

Занимаясь этой воркотней, старый рыцарь и сам раздавал удары своим громадным топором с такой быстротой, что за его движениями трудно было уследить. Враги шарахались от него почти с тем же ужасом, что и от Львиного Сердца, с одной лишь разницей: Сеймур все же уступал ему в быстроте продвижения по кровавому морю сражения.

Настичь короля Седому Волку вместе с Блонделем удалось лишь тогда, когда перед ним почти не осталось живых сарацин, и он разочарованно повернул назад, не утруждая себя преследованием тех, кто уже не сопротивлялся. И вот тут с противоположного края равнины прозвучало отчаянное: «Ричард! Ричард!», и полководец в ответ закричал: «Рыцари, ко мне!»

Втроем они одолели почти половину расстояния, покуда до остальных крестоносцев дошло, что происходит, и те, кто успел спешиться, а то и снять лишние доспехи, вновь бросились к своим лошадям. Впрочем, лошади уже изнемогали, и некоторые даже не позволили хозяевам вновь сесть в седло, храпя и шарахаясь от них. Многие воины, собиравшие с земли оружие, занятые перевязкой раненых, не нашли в себе сил опять взяться за мечи.

– На помощь королю! – завопил неутомимый граф Шампанский, призывая за собой французов.

Впрочем, Луи Шато-Крайон и его молочный брат Эдгар Лионский (последние месяц с лишним имевший полное право на это имя) уже мчались следом за Ричардом, Седриком и Блонделем к горным отрогам, возле которых с новой силой возобновилась битва. Еще человек десять рыцарей присоединились к ним, и вот крохотный отряд врезался в гущу сражения. Это казалось совершенным самоубийством: иоанитов и воинов арьергарда, на которых напали двадцать тысяч свежих, еще не бывших в бою сарацин, оставалось не более полутора тысяч, а поспешивших к ним на подмогу рыцарей, считая самого Ричарда, было пятнадцать человек.

Саладин, вместе со своими всадниками принявший этот бой, потом вспоминал все происшедшее, как кошмарное сновидение, почти как погоню старухи-призрака с волчьими горящими глазами и белым оскалом зубов…

С громовым криком: «Господи, спаси Святой Гроб!» страшный всадник в пламенеющей серебром кольчуге, с которой косые лучи вечернего солнца словно бы смыли кровавые пятна, ворвался в ряды султановой конницы. Первый же взмах меча, и сразу двое сарацин упали в разные стороны, конь одного из них врезался в лошадь эмира Арсура, тот пошатнулся в седле, и тотчас его голова слетела, будто держалась на тонком стебле. Окровавленное лицо было обращено к Салех-ад-Дину, и султан успел с тупым удивлением отметить, что чалма эмира почему-то осталась белой.