Грехи (октябрь 2008)

Но за это все приходилось, конечно, платить. Во-первых, я уж не знаю из каких соображений - может, из ревности, были даже обращения в Министерство культуры, чтобы не отдавать картину Бондарчуку. Михаил Светлов, помню, как-то сказал, что нас надо ссылать в Сибирь. Но это, что называется, было и прошло. В какой-то момент наш художник Евгений Куманьков нарисовал свое видение Наташи Ростовой - губастая, с крупными чертами лица - и опубликовал рисунок в «Известиях». Что тут началось! В редакцию и на «Мосфильм» понеслись тысячи возмущенных писем - не смейте топтать русскую классику! В фильме, как вы знаете, было четыре серии - и мы каждую показывали военным, потому что фильм делался под патронатом Минобороны, и с ними надо было согласовывать и утверждать. И Бондарчук каждый раз страшно волновался. И когда на предпремьерном показе у него не выдержало сердце, тому были причины не только творческие. Его, кстати, стала спасать молодая девушка-практикантка из мединститута. Я ему вызвал скорую из 4-го управления, а она сразу стала ему делать массаж сердца. Вы удивитесь, она до сих пор работает в Доме кино! Он, когда в себя пришел, произнес: «А помирать-то не страшно».

После «Войны и мира» я стал замдиректора «Мосфильма». И, странное дело, я ведь не то чтобы никогда не был членом партии, я даже не думал об этом - ну, на самом деле кинематографическая среда всегда была немного фрондерская. При этом спорил и с министрами, и с членами ЦК, когда надо было чего-то добиться. Однажды меня едва не назначили на место директора студии Горького - готовилась большая чистка под нового начальника, людей собирались менять. Я пришел и спросил: «Вы меня что, в неостывшее кресло хотите сажать? И думаете, я соглашусь, да?»

Мне почему-то запомнился случай с «Андреем Рублевым». Его все время пытались кромсать, а Тарковский упирался. Как-то раз я пришел в гости к Бондарчуку, и у него сидел Андрей. Бондарчук его уговаривал: мол, если бы мне такое счастье, как тебе, выпало, я бы сократил. Вот сказали бы урезать «Войну и мир» на одну серию - я бы урезал. А Тарковский отвечал: Сережа, если бы я услышал хоть какое-нибудь одно мнение о том, что именно надо сократить. А то мне в Госкино говорят урезать одно, в ЦК - другое, на «Мосфильме» - третье. То есть Тарковский был готов на компромисс, но его в буквальном смысле доедали с разных сторон.

С Бондарчуком произошла похожая история, с его «Они сражались за Родину», когда поднялась немыслимая травля со стороны военных. Еще когда Бондарчук только начинал «Войну и мир», Гречко его спросил: «А что вы собираетесь снимать после Толстого?» - «Шолохова, „Они сражались за Родину“». И тут Гречко говорит: «Вы знаете, мы все ждем „Войны и мира“, в которой вы отобразите подвиг русского народа. Но ровно в той же мере вам будет трудно работать над фильмом о Великой Отечественной - ведь еще живы и здравствуют многие ее участники». И как в воду глядел - а может, это было предостережение, не знаю. На обсуждении картины в Минобороны тон был исключительно агрессивный: «Да как вы смеете, какими вы показываете наших воинов!». На обсуждении только один представитель Генштаба сказал, мол, и такое мнение имеет право на существование, ведь Бондарчук идет точно по Шолохову. В ответ маршал Гречко на него зыркнул так, что у всех похолодело. Они письмо написали в Минкульт, чтобы запретить эту картину как вредную, искажающую подвиг советского народа. Сергей страшно нервничал, переживал, как Шолохов всю эту катавасию воспримет, - но Михаил Александрович Бондарчука, как известно, благословил, и картина вышла на экраны. А этот случай стал частным проявлением войны Минобороны с «окопной правдой».

А знаете, что такое работа директора картины? Это ад. Нам надо было снимать сороковые годы, перед Второй мировой. А на дворе - 60-е, отовсюду торчат телевизионные антенны. Так надо с каждым жильцом, с каждой квартирой договориться, чтобы антенну убрали, с каждым домохозяином уважительно поговорить. Или вот другой пример того, что такое директор картины. Мой друг Володя Марон отправился на Север на барже, снимать советско-итальянский фильм «Красная палатка», и у них была с собой партия водки. И он сказал каптерщику, что без его записки никому водки не давать! А подписывался он просто: «Марон». И вот закончились съемки, и Володя решает устроить прием для съемочной группы. Велит принести водки. Каптерщик - так все выпили! Марон - я же тебе говорил. В ответ каптерщик показывает ему ворох записок с его подделанной подписью. Смех и грех. На тех же съемках, кстати, на почве алкоголя чуть не случилось трагедии - у них был вертолет для съемок, стоял на борту. И вот взлетают они снимать, и тут выясняется, что весь спирт, который использовался ими в качестве антиобледенителя, выпит. У них обледенели лопасти. Сели они чудом.