Грёзы Космоса

Аманда как-то странно рассмеялась в конце. Слава недовольно посторонился, и я очутился в длинном-длинном узком коридоре. Где-то вдали маячило красное платье Аманды. Я побежал, шлёпая тапками по обветшалому коричневому кафелю, чтобы нагнать свою проводницу. Пыльные слабые лампы накаливания освещали ржавые худые трубы и грязные толстые кабели, идущие вдоль всего потолка. Я как в дурном сне не мог нагнать Аманду. Внезапно коридор закончился лестницей наверх. Я поднялся по ней и оказался перед дверью. Я дёрнул дверь, и та открылась с чмокающим звуком. Я вошёл, а дверь автоматически закрылась. Помещение освещалось лампами дневного света, и после полумрака коридора свет бил в глаза, мешая смотреть. Стены и пол были выложены белой плиткой. Я остановился как вкопанный. Голова кружилась, взгляд, как в кошмаре, не мог остановиться на какой-нибудь определённой детали. Я за свои, в общем-то, похожих друг на друга миллион жизней повидал многое, но ничего ужаснее этого видеть не приходилось. На всём протяжении стены впритык друг к дружке стояли койки, на которых лежали страшные люди: толстые женщины в исподнем, сморщенные старики в нижнем белье, и многие другие. В глаза бросались обширные гнойные язвы, деформированные и распухшие конечности, выпученные глаза, сухие струпья, обезображенные лица. У очень худой женщины не было одной груди. У одного старика была огромная толстая шея. Я медленно двинулся вдоль этой галереи человеческих страданий. У кого-то капельница торчала в вене. Кто-то лежал на скелетном вытяжении. Кто-то был перебинтован грязными чёрно-красно-жёлтыми бинтами. У кого-то были свищи, из которых торчали испачканные в гнойном экссудате дренажи. У одной старушки из дыры в животе торчала петля посиневшей кишки. Все эти люди лежали плечом к плечу на грязных, сбитых в гармошку простынях, кто-то лежал на койке вдвоём, а кто-то даже на полу. В помещении стоял жуткий смрад застоявшихся испражнений, гниющего мяса, мочи, грязной крови. Я шёл, задыхаясь и шатаясь, к противоположной двери. Не сразу я понял, что не вписывалось в общую картину ужаса, а, поняв, ужаснулся ещё больше: все люди спокойно беседовали, улыбались, кто-то смеялся шутке соседа. Никто не обращал внимания на свою боль и своё бедственное положение. Даже агонирующий больной пытался вставить словечко в разговор.

Мне казалось, что прошло несколько часов, пока я не очутился у двери. Она не была герметичной и открылась без чмоканья. Лучше бы я её не открывал. Там был точно такой же коридор, в котором продолжались ужасы предыдущего. Только там ещё были и палаты, забитые больными до невозможности. На подоконниках тоже распологались несчастные. В коридоре маячил охранник в камуфляже. Я не мог больше смотреть на эти страшные язвы, гниющую плоть и прочее, но взгляд отвести было некуда, так как всюду сохранялась та же картина. Пройдя мимо поста медсестры, я встретился с ней глазами. Её до боли знакомое лицо блаженно улыбалось, несмотря на то, что она на кушетке перевязывала культи безногому пациенту. Культи напоминали протухший салат оливье. Я поперхнулся тошнотворным кислым комком, внезапно подкатившим к горлу. Но что-то странное стало происходить со мной: я успокаивался, и все эти мерзкие ужасы переставали вызывать во мне отвращение, я начинал находить в окружающем долю юмора. Я лихорадочно осмотрелся – ни у кого из даже самых тяжёлых больных ни на лице, ни в глазах не читалось ни боли, ни страха, ни обречённости, ни страданий. Все выглядели умиротворёнными, и никто не кричал, не стонал, во всяком случае, громко, все вели себя так, будто они на отдыхе в санатории, а не в лечебнице для безнадёжных больных. И что меня больше всего пугало, так это то, что я начинал окунаться в эту неправильную блаженную умиротворённость. Мои эмоции становились с каждой минутой всё позитивнее, наперекор окружающей действительности. Почти бессознательно я бросился к окну. На подоконнике восседал истощённый мужчина жёлто-зелёного цвета с огромным животом, исчерченным синими дорожками вен, который выпирал из-под грязной полосатой рубахи. Он с улыбкой взглянул на меня добродушными жёлтыми белками. Он заговорил, и мне в нос ударил резкий запах сырой печени:

– Ты чего, братец, такой беспокойный?

– Как вы себя чувствуете? – Я не придумал лучшего вопроса.

– Великолепно! – С энтузиазмом произнёс больной. – Здесь отличная еда, отличный персонал! Я обязательно буду приходить сюда в гости после того, когда меня выпишут.

Весь его внешний вид говорил о том, что выпишут его отсюда разве что в морг. Ещё не до конца оболваненный, я принялся дёргать приржавевший оконный шпингалет.

– А что это ты, братец, задумал? – С живым интересом спросил у меня этот говорящий труп.

Охранник обернулся к нам, но смотрел кротко и без злобы, не делая попытки вмешаться.

– Давай-ка, братец, я тебе помогу, а то ты прям как умирающий.

Я не выдержал и заорал что мочи на всё отделение:

– Немедленно открывайте окна! Открывайте все окна! Воздух отравлен!